Исход - Светлана Замлелова

В конце концов она согласилась. И на другой же день мы потихоньку, никому ничего не говоря, уехали из Москвы. В Петербурге мы прямиком отправились на “Княгиню Ольгу” и выкупили себе каюту на двоих. После чего написали и отправили письма матушке Елпидифоре. Не знаю, о чём писала Филофея, но я вспомнила Ваши уроки и сообщила нашей бывшей настоятельнице, что считаю её поступок недопустимым. Я принесла извинения за наш побег, но напомнила, что она сама освободила нас от обязательств. А ещё я напомнила ей о Евангелии, где говорится: “Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что затворяете Царство Небесное человекам, ибо сами не входите и хотящих войти не допускаете. Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что поедаете домы вдов и лицемерно долго молитесь: за то примете тем большее осуждение”. От себя же я прибавила, что люди всё видят и что однажды из-за таких как матушка народ ополчится на Церковь, потому что увидит: если там, где не должно быть обмана – обман, то всё дозволено. Униженные и обманутые однажды восстанут, и виноваты будут те, кто унижал и обманывал. А ещё я написала, что Церковь должна учить жить по-Божески, а не по-церковному, иначе люди отвернуться. Не знаю, как она отнесётся к моему письму, но я написала честно, то, что думала.

Отправив письма, мы стали думать о предстоящем путешествии. Путешествие наше продлится что-то около двух недель. В Архангельске мы сойдём на берег, а к тому времени уже будем знать, что нам обеим делать дальше. Решение принять легче, любуясь на фьорды, чем бегая по адвокатам. Уж я-то знаю.

Рано утром 10 июля мы были уже на “Княгине Ольге”. Капитан Дубровин встретил нас очень ласково и тут же вспомнил, что мы знакомы и даже танцевали раз на балу в Москве. Мать Филофея после этого стала смотреть на меня с каким-то благоговейным ужасом, несмотря на то, что я рассказывала ей о благотворительном бале. Ко времени отплытия на Николаевской набережной собралась настоящая толпа. Играл оркестр, все кричали “ура!” и махали нам, а репортёров собралось столько, что если бы мы все оказались в помещении, то наверняка ослепли бы от магниевых вспышек. На корабле и на берегу царило невероятное возбуждение. Казалось, все были счастливы и предвкушали громадную удачу, которая непременно обернётся славой для всех. Был настоящий праздник, и я давно не чувствовала себя такой счастливой. Все встречные суда знали, кто мы, и дружно приветствовали нас. А вечером был торжественный ужин, на котором мы собрались все вместе – команда и пассажиры. Мать Филофея пребывает в ужасе. Она страшно робеет, не знает, как держаться, а музыка, море, наряды ослепили и оглушили её. Я стараюсь её подбадривать, но пока мне не очень-то удаётся. Даже в каюте она большей частью молчит. А я, на удивление, чувствую себя свободно и раскованно. Словно и не было Литовского замка и монастыря в Москве. Напротив, у меня ощущение, что благодаря тому и другому я стала как-то смелее и самостоятельнее. Хотя, согласитесь, это не лучшая школа жизни.

Торжественный ужин из нескольких блюд был необыкновенно вкусным. Мать Филофея растерялась при виде такого количества кушаний. К счастью, её монашеское одеяние, с которым она не расстаётся, делает окружающих снисходительными – никому и в голову не приходит смеяться над её растерянностью.

Палубу вечером украсили иллюминацией, а ещё у нас есть граммофон с пластинками и рояль. После торжественного ужина одна из пассажирок – Анна Романовна – исполнила несколько романсов, потом играла вальсы, а мы все, кроме, разумеется, Филофеи, танцевали. Один из танцев я опять танцевала с капитаном Дубровиным. Он сказал, что если бы не служба, то вальсировал бы со мной непрерывно. И улыбнулся своей светлой детской улыбкой.

Анну Романовну сменил граммофон, после танцев мы пили чай из огромного самовара, а после чая, когда корабль был уже в открытом море, все разошлись по каютам. На палубе пахнет морем, в каюте слышен плеск волны. Этот звук успокаивает меня, и мне кажется, что волной смывает с моей души всю налипшую на неё грязь. Что-то происходит со мной, я как будто освобождаюсь, и то, что держало меня в Петербурге и Москве, постепенно отпускает.

Так закончился вчерашний день. Первый день нашего удивительного путешествия к новой жизни. Сегодня мне кажется, что после того, как я покинула свой дом в Бердянске, это был самый счастливый день. Дай-то Бог, чтобы и новая жизнь стала такой же счастливой.

На этом позвольте закончить письмо, любезный мой Аполлинарий Матвеевич. Вскоре я опять напишу и клянусь, что буду описывать всё происходящее и увиденное мною. Пусть мои письма станут своего рода судовым журналом, какой ведёт капитан Дубровин.

Искренне Ваша, О.»

* * *

Прочитав это послание, Аполлинарий Матвеевич только крякнул и как-то недоверчиво покачал головой. После чего сложил письмо, убрал его в верхний ящик комода и занялся привычными своими делами. Но прошло не так уж много времени – примерно месяц – и заглянувший случайно гость застал бы Аполлинария Матвеевича за чтением другого письма. Это новое письмо гласило:

«Любезный мой Аполлинарий Матвеевич!

Несколько раз порывалась я написать Вам, но всякий раз откладывала по нескольким причинам сразу. Наконец я решила, что опишу все свои впечатления, в которых для начала разберусь сама. Разберусь и постараюсь их упорядочить. И вот уж было я всё описала, как вдруг случилось одно невероятное и непредвиденное событие, впечатления от которого перевесили всё. Находясь под воздействием последних событий, я изорвала написанное уже письмо – таким ничтожным, глупым и наивным оно вдруг показалось мне. Ахать и захлёбываться восторгом по поводу башенок, домиков и даже дворцов просто нелепо и мелочно, когда тут же вершатся судьбы, когда вдруг оказываешься вовлечённым в события, грозящие отозваться по всему миру.

Словом, я не стану описывать подробно увиденные города, как намеревалась сделать изначально и уже сделала. Вдруг эти описания увиделись мне какими-то детскими, потому что одно происшествие заставило меня повзрослеть. Вот ведь как бывает: случится что-то, и человек очнётся другим. А уж я знаю, со мной это не в первый раз.

Подумать только, за минувший месяц я побывала в трёх странах и увидела совершенно разных людей: от рыбаков до венценосной особы. Города, рыбацкие посёлки и море, море, море… Иногда мне кажется, что это моя родная стихия, что я родилась где-нибудь в пучине вод и случайно была выброшена на берег, отчего и страдала неимоверно. И вот наконец я вернулась домой.

Итак, я увидела три страны и пять городов. Стокгольм и Копенгаген чем-то напомнили мне Петербург. Но всё же чувствовалось, что это чужие города, а вокруг – не Россия. Как сложно оказалось выразить эту разницу. Ведь дело не в домах и не в одежде. Но вокруг были другие запахи и другие лица. Дома так не пахнет. И лица у людей в России другие. Я бы не смогла объяснить, в чём тут разница, но глядя на незнакомого человека, я всегда могу понять: иностранец передо мной или компатриот.

В Копенгагене нас ждало приятное известие. Наша вдовствующая императрица, которая, как известно, родом из Дании, частенько проводит летние месяцы в собственном небольшом домике на побережье датской столицы. Зная о прибытии “Княгини Ольги”, она ждала нас с тем, чтобы нанести визит.