Башня - Колин Генри Уилсон

— Ну, целуй, — с хрипотцой выдохнула она.

Найл повиновался не колеблясь. Нежные губы податливо раздвинулись, девушка обеими руками охватила его голову, приникая к нему лицом. В таком положении они пробыли так долго, что Найлу уже не хватало дыхания.

Девушка отстранила лицо, ласково высвободилась и украдкой посмотрела сквозь кусты. Довольная, что там никого нет, она взяла юношу за руку.

— Пойдем туда. — Голос у нее возбужденно дрожал.

Найл послушно пошел за ней туда, где на общем фоне лужайки выделялся большой клок нестриженой, длинной травы. Упав на нее, девушка протянула ему руки. Найл растерялся. Ему было непонятно, в чем выгода лежачего положения, когда целоваться удобнее стоя. Тем не менее он подчинился и послушно лег рядом с девушкой. Спустя секунду ее руки вновь ласково обвились вокруг его шеи, а губы работали с таким усердием, словно она решила всего его вобрать в себя.

От оглушительного удара в ухо в голове затрещало, а из глаз посыпались искры. Над ними стояла Одина и, склонившись, примерялась уже для второго удара. В голове стоял звон. Найл нетвердо встал на ноги. Глаза Одины мстительно сверкали. Досталось башмаком и девушке.

— А ну поднимайся, потаскуха!

Одина повернулась к Найлу и крепко ударила его еще раз. Девушка, похоже, ничуть не испугалась, лицо ее выражало единственно досаду. Когда Одина снова отвела ногу для удара, глаза девушки налились недобрым светом, и та сдержалась.

— Марш на работу! С тобой разберемся позже.

Повернувшись к Найлу:

— А ты назад в повозку.

Повозка была пуста, четверо гужевиков-истуканов все так и глядели перед собой, будто покорные лошади. Одина прошла мимо них в цветущий кустарник, окаймляющий соседнюю лужайку. Найл хотел окликнуть брата, но одумался, вспомнив мстительно сверкающие глаза Одины. Послышался страдальческий вскрик… Из кустарника выдралась Одина, волоча брата за ухо. Найлу невозможно было сдержать смех, но под сердитым взглядом Одины он моментально осекся. Сзади с удрученным видом тянулась блондинка. Одина молча указала на повозку. Вайг влез и уселся рядом с Найлом. Одина, не удостоив братьев взгляда, пошла обратно в здание с розовым фронтоном. Нарушительницы как ни в чем не бывало взялись за прерванную работу. С дальнего конца площади — гррум! гррум! — доносились звуки маршировки.

— Как ты думаешь, она сильно рассердилась? — осторожно спросил Вайг.

— Вид у нее просто разъяренный. Но я-то разве виноват? Я думал, бабенка просто хочет мне что-то показать.

— Вот и показала, — хихикнул Вайг.

Прошло минут пятнадцать. В конце концов показалась Одина, за ней Сайрис.

— Пошли! — чуть не с ненавистью фыркнула служительница, отчего гужевики пугливо сорвались на рысь.

Одина смерила взглядом Вайга, затем Найла; оба отвели глаза.

— Повезло же вам, что это я, а не какая другая служительница, — сказала она. — За незаконную случку полагается полсотни ударов плетьми.

— За случку?

— Что вы такое натворили? — Сайрис не могла взять в толк, что произошло.

— Она просила помочь докатить тяжелую тачку, — стал оправдываться Вайг. — А когда зашли в кусты, набросилась на меня. Да так, что я думал, сожрет.

Одина строго посмотрела на Найла.

— А та, с темными волосами, тоже попросила, чтобы ты ей помог?

— Нет. Она сделала пальцами — вот так, а я пошел узнать, что ей надо.

— Простаки вы оба. Неужто не ясно, что женский квартал для мужчин — заповедная территория? Доложи я все как есть, вас бы лишили обоих ушей.

В голосе, однако, слышались сочувственные, покровительные нотки.

— Но что такого в том, что кто-то целуется? Почему это под запретом?

Одина глубоко, досадливо вздохнула; было похоже, что сейчас снова рассердится. Но лишь с терпеливой снисходительностью покачала головой.

— Вы еще много не знаете. Ничего страшного в поцелуях нет, если целуются те, кому положено. А иногда случается так, что целуются не те.

— Что значит «не те»?

— Вы рабов еще не видели?

— Да, в общем-то, проезжали мимо поутру.

— Обратили внимание, какие это образины?

— Да.

— Это потому, что у них были «не те» родители. Видите, какая я здоровая, крепкая? — Она вытянула безупречного вида руку и согнула ее в локте, демонстрируя мускул.

— Да.

— Потому что у меня родители были те, что надо.

Она улыбнулась открыто и приязненно, будто этим объясняла все. Какое-то время братья молча усваивали сказанное. Затем Найл спросил:

— А кто были твои родители?

В глазах у Одины мелькнуло недоумение.

— Откуда же мне знать!

Все трое удивленно посмотрели на нее.

— Ты не знаешь?

— Конечно нет.

— А я вот знаю, кто мои родители.

Одина кивнула.

— Да, но вы-то дикари, производство и выращивание потомства у вас пущено на самотек. Почему, думаете, все служительницы такие рослые и красивые? Потому что их родители тщательно отбирались. А мужчины почему такие все статные, сильные? Потому что их растят не как попало, а тщательно за этим следят.

— А все ли детишки появляются здесь на свет сильными и здоровыми? — спросила Сайрис.

— Разумеется, нет. От больных и слабых мы сразу же избавляемся.

— Но ведь это жестоко, — тихо заметила Сайрис.

— Вовсе нет. Жестоко сохранять их жизнь: они могут, в свою очередь, принести неполноценное потомство. Не допуская этого, мы очищаем наш род от убогих и больных.

— А как обстоит у рабов? — спросил Вайг.

— Рабы — отрезанный ломоть, неполноценные. Их держат, потому что надо же кому-то делать черную работу. Ну и конечно паукам… — она поспешно исправилась, — хозяевам они нужны на пирах.

— Как прислуга? — неуверенно спросил Найл.

— Нет, нет. — В голосе Одины послышалось даже раздражение от такой непонятливости. — Как самое лакомое блюдо. Им нравится человеческая плоть. Мы, разумеется, держим коров, лошадей, овец. Но человечина, говорят, им вкуснее всего.

От таких слов пленники тревожно притихли. После долгой паузы Вайг спросил:

— А насчет своей участи… никогда не опасаетесь?

Одина размашисто мотнула головой.

— Конечно нет, что ты! Своих слуг они никогда не трогают, кроме тех, конечно, которые выходят после темноты. Или нарушают закон каким-то другим образом. Например, пытаются пробраться в женский квартал. — Она сказала это с предупредительной ноткой, зорко глянув на братьев из-под приспущенных ресниц.