Ради Елены - Элизабет Джордж

— А как же затемнение? Надо поостеречься. Ты задернула шторы?

— Мам, все в порядке.

Барбара включила свет и села рядом с матерью на кровать. Потом дотронулась до ее плеча и тихонько сжала его:

— Ну что? Так лучше?

Миссис Хейверс посмотрела на Барбару и сощурилась. Барбара потянулась за очками, отерла о штанину жирное пятно на одной из линз и надела их на мать.

— У нее змея, — сказала миссис Хейверс, — Барби, мне не нравятся змеи, а она принесла. Таскает ее, держит ее, рассказывает, что змея от меня хочет. Еще она говорит, что змеи по мне ползают. Заползают в меня. А эта змея такая огромная, что, если она заползет в меня, я…

Барбара обняла мать одной рукой. Лишь бы еще сильнее не напугать ее. Хейверс, как и мать, согнулась в три погибели: их взгляды встретились.

— Мамочка, нет никакой змеи. Это пылесос. Миссис Густафсон пытается напугать тебя, но больше не станет так делать, если ты будешь слушаться. Ей даже в голову это не придет. Ты постараешься вести себя хорошо?

Лицо миссис Хейверс потемнело.

— Пылесос? Нет-нет, Барби, то была змея.

— Ну откуда у миссис Густафсон змея?

— Не знаю, доченька. Но змея существует. Я ее видела. Она держит ее и размахивает ею.

— Миссис Густафсон и сейчас с ней сидит, мамочка. Внизу. Это пылесос. Хочешь, вместе спустимся и поглядим?

— Нет!

Спина у матери напряглась, а голос стал выше.

— Мне не нравятся змеи, Барби. Я не хочу, чтобы они по мне ползали. Не хочу, чтобы они сидели у меня внутри. Не хочу…

— Хорошо, мам, хорошо.

Барбара поняла, что не сможет разбудить и без того хрупкое сознание матери. «Это всего лишь пылесос, мамочка, какая же глупая миссис Густафсон, что пытается пугать им тебя, правда?» — этого недостаточно, чтобы восстановить в доме какой-никакой, но мир. Как же призрачен покой, особенно при полной неспособности матери отделить «там и тогда» от «здесь и сейчас».

«Миссис Густафсон точно так же напугана, поэтому и пугает тебя, когда ты нервничаешь», — хотелось сказать Барбаре, но мама все равно не поняла бы. Поэтому Барбара промолчала, привлекла мать к себе и почувствовала вдруг щемящее желание очутиться в домике на ферме, с которым была связана ее мечта о независимости.

— Доченька? Ты еще не спишь?

Барбара отвернулась от окна. Серебристый свет луны проникал в комнату. Лунная дорожка стекла по кровати к смешным ножкам комода в виде шариков с когтями. На двери встроенного платяного шкафа — «Взгляни-ка, Джимми, — говорила мама, — какое чудо! Нам здесь не понадобится шкаф» — было большое зеркало, оно отбрасывало белый луч света на противоположную стену. Там висела пробковая доска, водруженная туда Барбарой в день ее тринадцатилетия. Она хотела прикреплять туда кнопками все, что будет напоминать о юности: театральные программки, приглашения на вечеринки, безделушки со школьных танцев, пару-тройку сухих цветов. Но в течение трех лет там так ничего и не появилось. А потом Барбара поняла, что планшет останется пустым, если не поместить там более земные вещи, оставив заоблачные мечты. Поэтому она прикрепляла туда газетные статьи, рассказы о детях и животных, интересовавшие ее вначале, потом впечатляющие выдержки о случаях насилия и, наконец, сенсационные колонки убийств.

— Не должно молодым леди интересоваться такими вещами, — фыркала мама.

Конечно. Молодым леди совсем не должно.

— Барби? Доченька?

Барбара услышала, как мать скребется в приоткрытую дверь. Если не проронить ни звука, может, повезет и она уйдет восвояси. Хотя зачем такая неоправданная жестокость после всего пережитого ею за день?

— Я не сплю, мама. Я еще не ложилась. Дверь распахнулась. В ярком свете коридора тощая фигура миссис Хейверс казалась еще тоньше. Из-под слишком короткой ночной рубашки и мятого халата торчали ноги, как палки, с костлявыми коленками и щиколотками. Мама просеменила в комнату.

— Барби, я себя сегодня плохо вела? Миссис Густафсон должна была остаться со мной на ночь. Ты что-то такое говорила сегодня утром, да? Ты собиралась в Кембридж. Наверное, я напроказила, раз ты дома.

Барбара обрадовалась столь редкому просветлению сознания.

— Ты просто растерялась.

Мама остановилась в нескольких шагах от Барбары.

Миссис Хейверс смогла самостоятельно принять ванную — к ней заглянули всего два раза, чтобы проверить, все ли в порядке, — но вот с последующими процедурами не заладилось; она вылила на себя столько туалетной воды, что теперь аромат окружал ее одуряющей аурой.

— Скоро ли Рождество, доченька?

— Сейчас ноябрь, мам, вторая неделя. До Рождества не так уж много осталось.

Мама улыбнулась с заметным облегчением:

— Так я и думала. На Рождество всегда холодает, это правда, а дни сейчас стоят такие холодные, вот я и подумала, что скоро Рождество. Зажгутся сказочные огни Оксфорд-стрит[23], откроются чудесные ярмарки. Санта-Клаус будет беседовать с детишками. Так я и думала — близится Рождество.

— И не ошиблась, — ответила Барбара.

Она чувствовала огромную усталость. Веки слипались. Хорошо еще, что материнское присутствие было не таким тягостным, как она ожидала.

— Пойдем спать, мам?

— Завтра, — ответила мама и кивнула, довольная своим решением, — займемся этим завтра, доченька.

— Чем займемся?

— Найдем где-нибудь Санта-Клауса и поговорим с ним. Расскажешь ему на ушко, о чем ты мечтаешь.

— Я уже взрослая для Санта-Клауса. И мне завтра в любом случае нужно в Кембридж. Ты же помнишь, мам. Там инспектор Линли. Я не могу оставить его одного. Помнишь? Я расследую дело в Кембридже. Помнишь же, я знаю.

— Нам нужно обсудить, кого пригласим, кому что подарим. Завтра поработаем на славу. Будем трудиться, трудиться, еще раз трудиться, как пчелки, до самого Нового года.

Как быстро закончилась эта передышка. Барбара обняла маму за хрупкие плечики и, нежно подталкивая, направила ее к выходу. А мама продолжала:

— Сложнее всего подарок для папы. С мамой проблем не будет. Она такая сладкоежка, найти бы ей шоколадку, она будет счастлива. Но вот с папой что делать, не знаю. Дорри, что ты подаришь папе?

— Не знаю, — ответила Барбара, — я не знаю. Они прошли по коридору до спальни матери, где на столике рядом с кроватью горела лампа в форме уточки, которую мать очень любила. Она все еще рассуждала о Рождестве, пока Барбара не выключила свет, чувствуя, как медленно на нее наваливается депрессия.

Пытаясь справиться с нею, Барбара подумала, что все не просто так. Это проверка. У каждого своя Голгофа. Она утешила себя, что сегодня могла оставить миссис Густафсон на ночь, но не сделала этого, хоть и подмывало уехать, значит, победила, впрочем…