С войной не шутят - Валерий Поволяев

Мичман мучился.

— Еще раз простите меня, — проговорила Ира и вышла из комнаты. По дороге споткнулась о выбоину в полу, вытерла кончиками пальцев глаза.

Она сейчас была совсем другим человеком, чем десять минут назад.

Через день она уехала из Астрахани. Все думали, что уехала навсегда, — эта красивая длинноногая девушка теперь уже окончательно выбросит Астрахань из головы, как дурной сон, переможет, переживет боль у себя дома, в Москве, обновится, и все у нее вернется на круги своя. Но оказалось — уехала она не навсегда. Она даже из НИИРХа не стала увольняться.

Ира забрала все деньги, которые имелись у нее в Москве, продала золотые украшения, в том числе и дорогой бабушкин кулон с редким камнем александритом — неверным минералом, менявшим цвет от яркого зеленого до ослепительного, колко бьющего в глаза красного. Это было самое дорогое украшение в ее коллекции. В результате набралась внушительная сумма.

С этими деньгами она и вернулась в Астрахань.

С ней в город приехали двое молчаливых, неброского вида мужчин, похожих друг на друга, как близнецы-братья, с жесткими щеточками усов, впалыми щеками и поседевшими, будто присыпанными солью висками. Фамилия одного была Кириллов, другого — Сынков. Оба воевали в Приднестровье, становясь баррикадой между враждующими сторонами и не давая им стрелять друг в друга. Оба потом попали в Чечню — пытались тайком вывезти оттуда оружие, застрявшее в этой взбесившейся республике… И не их вина, что эта операция не удалась. Оба были майорами. К сожалению, бывшими. Армия очень легко начала расставаться со своими лучшими кадрами — теми, кому еще надлежало служить да служить. Но, видать, такой стала государственная политика… Были майоры спецназа Кириллов и Сынков золотым фондом армии, а теперь, как и тысячи других военных людей, очутились на гражданке. Без особых средств к существованию — только с выходными пособиями в кармане.

Чем им было заняться? Пойти в школу преподавать историю? Историю в таком объеме, чтобы ее можно было преподавать, они не знали. Устроиться на работу в столярную мастерскую и строгать столы с лавками? Не их это дело, да и не их уровень. Кириллов и Сынков хотели делать то, что умели делать…

А у Оганесова все продолжало валиться из рук: как вошел он в черную полосу — «полосу непрухи», так и не мог выйти из нее. Завалил поставку партии черной икры в Москву — пришлось дырку эту заделывать баксами, иначе небо «дяде Гоге Оганесову» показалось бы величиной с овчинку или того меньше. Такие проколы на людоедском российском рынке не прощали.

Катера он купил. Но в последний момент рубль в Москве зашатался, задергался и свалился с той деревяшки, к которой был приклеен. Доллар резко скакнул вверх, и вот какая интересная штука — все цены на товары в России поднялись не только в «деревянных», а и в «зелени», в долларах. Парадокс! Но Россия на то и Россия, чтобы быть страной парадоксов.

Оганесов рванул с шеи золотую цепочку с крестом, грохнул ее о стол:

— Скоты-ы!

Для воя он имел все основания — за каждый катер надлежало выложить по девять тысяч долларов дополнительно, за три катера — двадцать семь тысяч…

— Ы-ы-ы!

И охранники, и новая секретарша от этого воя прятались: Оганесов мог отметелить, и отметелить люто.

— Я понимаю, рубль свалился — это его личное дело, — ярился Оганесов, — но доллар! Доллар-то стоит будто вкопанный. И в Европе, и в Америке. Не колышется… Чего цена в долларах скакнула? Ы-ы-ы!

Но делать было нечего — пришлось выложить двадцать семь тысяч баксов дополнительно.

Когда катера пришли в Астрахань, Оганесов немного успокоился: катера были хорошие — не такие, конечно, что у него имелись раньше, но все равно хорошие. Поникшие бакенбарды на лице Оганесова распушились, в глазах появился блеск. Оганесов опять почувствовал твердую почву под ногами. И это вновь родившееся в нем ощущение всколыхнуло его, заставило стать прежним Оганесовым — уверенным в себе, жестким, жадным до жизни и ее услад.

Осталось только набрать верных людей, таких, как Караган, Футбольный тренер, икряной мастер Фикрят, переманить к себе кого-нибудь из пограничной бригады, и он снова будет на коне.

Расчесав пальцем отросшие бакенбарды и почувствовав в себе прилив молодых сил, Оганесов приказал позвать к себе Репу — старого преданного боевика, которого он после разгрома флотилии постарался обласкать, одарил деньгами и приблизил к себе.

Репа не замедлил явиться — невысокий, с узким щучьим лицом и выступающими вперед желтоватыми, испорченными куревом зубами. Локтями Репа подтянул штаны, спадающие с крестца, и поклонился Оганесову:

— Чего надо, хозяин?

Уважительное слово «хозяин» Оганесову нравилось.

— Пикничок-с, друг мой, надо организовать, — сказал Оганесов. — На природе, среди астраханских красот.

— В степи или на реке?

— Ну кто в степи сейчас устраивает пикники? Змей наползет столько, что…

— А на реке комаров много. Отдохнуть не дадут.

— А ты сделай так, чтобы комаров не было, — Оганесов строго сощурил глаза.

Репа с шумом всосал сквозь зубы воздух, поскреб пальцами затылок и пообещал тусклым голосом:

— Ладно.

Он еще не представлял, как это можно сделать, но это сделать нужно было, иначе Оганесов разгневается. А гнев хозяина — это штука не то чтобы неприятная, это штука опасная.

Из кабинета Репа вышел озадаченный, нырнул в каморку, которую ему недавно выделили, заглянул в холодильник, занимавший в каморке едва ли не половину места. Достал бутылку водки, отпил из горлышка, кликнул своего помощника по кличке Дизель, внешне очень похожего на Репу, словно они были рождены одной матерью. Налил ему в стакан водки:

— Освежись!

Тот, бодро тряхнув головой, выпил водку.

— А закусить?

— Пора обходиться без закуски, — проворчал Репа и вновь потянулся к холодильнику. — Учись!

— Без закуски жизнь будет недолгая.

— Она и так у нас недолгая. — Репа усмехнулся, достал из холодильника нарезку — тоненько наструганную колбасу «салями», запечатанную в полиэтилен. — В Москве средний возраст боевика — двадцать четыре года.

— Мы, слава те, не в Москве находимся, у нас долгожителей больше. Мы на рыбе сидим, икру едим…

— На рыбе сидим, рыбу едим, на рыбу мочимся, рыбой откупаемся. Все рыба, рыба, рыба! Рыбные люди. Хорошо живем на белом свете.

— Я слышал другую фразу, шеф, — Дизель выставил перед собою руку, будто рак клешню, помял пальцами пространство. Лицо его напряглось.

— Какую фразу?

Лицо Дизеля посветлело: он вспомнил слова, чуть было не выскользнувшие у него из памяти.

— Жить — хорошо, а хорошо жить — еще лучше.

Желваки на щеках Репы вспухли, как два кулака: фраза оказалась сложновата для восприятия, но тем не менее через полминуты он одобрительно наклонил голову: