Белый ворон - Ольга Игоревна Елисеева

— Супруга раскаивается? — осторожно спросила она.

— Более чем...

— А муж любит её?

— Скажем так, почитает.

— Тогда он завоюет её преданность, если проявит великодушие.

Великий князь скептически хмыкнул.

— Вы идеалистка. А ребёнок?

— Чей ребёнок?

— В том-то и вопрос.

Лиза собрала всю свою храбрость.

— Мне кажется, ребёнок не должен страдать. Нужно воспитать его самому. Если, конечно, есть силы привязаться к этому младенцу.

Великий князь улыбнулся.

— Вы славная. Рад был с вами познакомиться. Но помните: теперь в опале у его величества не только ваш муж, но и вы сами.

— Мы переживём, — графиня улыбнулась в ответ. — Будьте счастливы, ваше высочество.

Он остался сидеть на скамейке, сгорбившись и высоко подняв плечи. А Лиза побрела по дорожке прочь от злополучной поленницы. Выйдя из верхнего парка, она нашла свои сани и с глубоким удивлением обнаружила в них Шурку. Он ёрзал от нетерпения.

— Ну как?

— Его высочество был очень добр, — устало проговорила графиня.

— Я так и знал, — возликовал Христофорыч. — У Никса с братом свои счёты. — Он помог Лизе усесться в санях. — Если что, я встретил тебя на катании, и мы слишком долго гуляли. Только и всего.

— Только и всего, — повторила молодая женщина. — Шура, а что он говорил о разгневанном муже, неверности жены, ребёнке? Странно звучит...

Бенкендорф снисходительно глянул на графиню сверху вниз.

— Ты разве не слышала? Об этом только при дворе и сплетничают. — Сани уже скользили по зимней дороге, и генерал запахнул на ногах графини мягкую лисью полсть. — Будешь замерзать, скажи. Закрою ещё шинелью. Ну так вот, о великом князе. Болтают следующее. Прусское королевское семейство приезжало сюда несколько раз, государь ездил к ним в гости. Обожаемые союзники вели душеспасительные беседы, а их глазастая дочка тем временем... Впрочем, кто не был влюблён в нашего императора? Даже Наполеон. Словом, всё состоялось. И как честный человек государь заставил брата жениться. Правда это или нет, но мужчине трудно проглотить подобные толки.

Лиза молчала. Жаль Николая Павловича. И Шарлотту жаль. Может быть, они простят друг друга?

— Не морочь себе голову чужими делами. — Христофорыч угадал ход её мыслей. — У них всё склеится. Никс не злодей. Великая княгиня прехорошенькая. Нарожает ему детей. Главное, чтобы в свете разговоры утихли. А то и хотели бы люди помириться, да их кумушки языками разведут.

Тут он был прав. Лиза устало наклонила голову и остаток дороги продремала у Шуры на плече. Он довёз её в целости и сохранности, одним свои присутствием сняв ненужные вопросы, которые могли случиться к графине у родных.

— Вот, государь передаёт твоё прошение, — заявил Бенкендорф Михаилу, вручая предварительно отобранный у Лизы листок. — Завтра будет подписан рескрипт. Заранее не поздравляю. Мало ли что. Но ты должен знать, на твоём назначении настоял великий князь Николай.

На лице Воронцова отразилось удивление:

— Ему-то что до меня?

— По моей просьбе, — веско подытожил Христофорыч. — А также по просьбе твоей милой жены, которую он помнил ещё во фрейлинах. Так что скоро тебе проставляться, господин наместник.

Александра Васильевна увела дочь отогреваться в спальню, и дальнейшего разговора она не слышала. Лежала на тёплом канапе, обложенная грелками и завёрнутая в пуховое одеяло, вокруг охали горничные, мать сетовала на легкомыслие молодёжи: того и гляди рожать, а ей кататься вздумалось... Бедный-бедный Николя. Бедная принцесса Шарлотта...

31 января спозаранку у Лизы начались схватки, и старая графиня выслала зятя из дому.

— Ступай, голубчик, тебе здесь делать нечего. Только изведёшься от бабьего крика. Дело здоровое. Все рожают, и твоя жёнка сдюжит.

В последнем Михаил был не уверен. Она ведь такая хрупкая, Лиза, такая маленькая. Живот больше её самой.

Но при первых воплях из спальни Воронцов сбежал сам. На части её рвут, что ли? Далеко от дворца он всё-таки не ушёл. Ходил по набережной, мерил шагами гранит, глядел на окна. За одним из них, зашторенным розовыми китайскими занавесками, была их спальня, и там творилось страшное. Доктор, акушерки, а на подступах, как дальний заслон — Александра Васильевна.

Минутами ему казалось, что крики жены долетают на улицу. Но это расходившиеся нервы заставляли графа слышать то, чего не было. Может, ему стоило остаться? Поддержать её? Сколько раз он сидел рядом с ранеными друзьями, пока их кромсали полковые живорезы. Держал за руку, ободрял, многие потом говорили, что с ним легче. Считали чем-то вроде талисмана. «Боже мой, но что же Лиза? Почему так долго? С ней точно что-нибудь не то».

Махнув рукой, Воронцов пошёл к дверям дома. Там оказалось, что он шлялся по морозу не более десяти минут. За это время у жены и воды-то толком не отошли.

— Сударь мой, по первому разу это часов семь будет, — укорила его за нетерпение старая графиня. — Ехал бы ты, что ли, на Невский. К приятелям. Ввечеру возвращайся. Можно и в клубе посидеть, газеты полистать... Дитя на свет Божий толкать — дело долгое.

Граф сник. Семь часов? Инквизиция какая-то! Его жену будут рвать изнутри, а он поедет газеты читать? Походил ещё немного, велел заложить дрожки, убрался подальше от дома. Но вдруг подумал: бывает же, что женщины умирают в родах. Надо, конечно, надеяться на лучшее, но вдруг... А его нет. И как тогда Лиза? Может быть, сию минуту она хочет его видеть. Поворотил с полдороги.

Александра Васильевна уже не знала, что с ним делать.

— Никому ты тут не нужен! — разозлилась она. — Ей-богу, до чего все мужики настырные! Лучше бы в другое время из жён душу не вынимали! Беспокоятся они! Экая важность — баба на сносях! Сиди вот в сторонке тихо, раз не можешь время скоротать.

Воронцов еле сдержался, но уступил. Через несколько минут он понял: старая графиня права. Лиза то начинала кричать, то затихала. Неизвестно, что лучше. Когда она металась в схватках и выла, ему казалось: жена умирает. Когда молчала — уже умерла. Так прошло несколько часов. Он не сдвинулся со стула в передней. Потом, улучив момент, когда тёща ушла за новыми чистыми холстами, быстро взбежал вверх по лестнице, миновал анфиладу залов и застыл перед дверью спальни. Створки были открыты, чтобы дать роженице больше воздуха. Форточки в комнате не растворяли, боясь простудить мокрую от пота женщину. Зато в двух смежных залах их распахнули настежь.

Сквозь дверь Михаил видел спину врача в чёрной атласной жилетке. Мелькала то его лысина, окружённая нимбом серебристых волос, то красные, голые по локоть руки. С трудом графу удалось разглядеть макушку Лизы — её чёрные, разбросанные по подушке локоны, не завитые, спутавшиеся, при каждом вздохе метавшиеся из стороны в сторону. Лица жены он не видел. Да и, откровенно говоря, боялся увидеть. Ему казалось, что она рожает на кровати, но графиня лежала на канапе. Наверное, так удобнее?