32. Агония мира - Владимир Брайт

— Вперед, — коротко приказал Кара.

Его распоряжение было незамедлительно выполнено — вертолет пересек финишную черту на несколько секунд раньше обессиленного марафонца.

* * *

Вивьен наконец-то вернулась домой. Водная гладь, в которой растворилось не только ее тело, но и разум, была пропитана покоем и каким-то непостижимым умиротворением. Казалось, ни время, ни пространство не властны над этим безмятежным уголком мироздания, затерявшимся в каких-то неизведанно чудесных, по-детски сказочных далях.

Ей совершенно не хотелось ни о чем думать, но, как оказалось, даже эта тихая уединенная обитель не была местом абсолютного уединения.

Большая белая птица, появившаяся буквально из ниоткуда, громко захлопав крыльями, приземлилась на спокойную водную гладь, подняв кучу брызг и вспугнув мелкую живность, населявшую окрестности небольшого озерца.

— Расслабляешься? — Черный, похожий на бусину глаз был направлен, казалось, не на воду, по которой скользило ее грациозное тело, а куда-то неизмеримо дальше и глубже.

— Да, — коротко ответила девушка, сразу же догадавшись, что вопрос обращен к ней, а гонец появился здесь не просто так.

— Пора возвращаться. Времени нет.

— Конец времени означает конец мира, — нараспев протянула Вивьен. — Если нет времени, значит, нет ни-че-го, — последнее слово она произнесла по слогам.

— И что из этого следует?

— Ни-че-го... — Казалось, ей, словно маленькому ребенку, доставляет удовольствие забавляться, играя в непонятные, лишенные всякого смысла слова.

— Ты знаешь, кто я? — оставив без внимания последнюю реплику, спросила птица.

— Конечно... — Она выдержала долгую смысловую паузу. — Ты посланник.

— Можно сказать и так. — Голова птицы повернулась так, что стало видно — второй глаз не черный, а кроваво-красный. — Пора сообщить им о третьей, не известной прежде составляющей этого уравнения.

— Думаешь? — Девушка никак не могла избавиться от капризного тона избалованного ребенка.

— Уверен.

— Значит, прощай тишина и покой?

— Да. Прощай...

Птица сделала неуловимое движение, и в ее клюве оказалась трепещущая рыба.

— Прощай, — с запозданием отозвалось далекое эхо, и Вивьен резко открыла глаза.

Помощник недавно скончавшегося доктора Свенсона был глубоко поражен, когда сначала услышал громкий писк приборов, свидетельствующих об изменении состояния пациентки, а затем, обернувшись на звук, увидел, что она открыла глаза.

После той чудовищной дозы наркотиков, которые ввёл в ее организм безумный экспериментатор, казалось невозможным, что девушка вообще когда-либо придет в себя, не говоря уже о восстановлении разума.

Но, как оказалось, неожиданности на этом не кончились. Девушка села на кровати, при этом сорвав с себя сразу несколько датчиков, облепивших ее обнаженное тело, и совершенно спокойно сказала:

— Мне нужно поговорить с твоим боссом. Видя его растерянно-недоуменный взгляд, она уточнила:

— Не с тем, который умер, а вообще с самым главным в этой конторе. Теперь я готова ответить на все его вопросы. И даже более того — сообщить что-то по-настоящему важное.

Я постоянно держал в сознании образ ромашек, поэтому вместо того, чтобы упасть, когда меня прошили невыносимой болью автоматной очереди, я почувствовал болезненные, но вполне терпимые покалывания — как будто в спину тыкали острым копьем. После пережитого ужаса эта вполне контролируемая сознанием боль казалась всего лишь детскими шалостями.

— Еще сто пятьдесят метров — и мы смешаемся с толпой, — сообщила Милая.

Находясь в лучшей форме, я мог бы преодолеть это расстояние за неполных шестнадцать секунд, но сейчас мне потребовалось чуть ли не вдвое больше времени.

Вертолет, опередивший меня на несколько секунд, завис над выходом из переулка... Площадь была плотно забита покидающими стадион болельщиками и машинами «скорой помощи».

* * *

— Не успеем снизиться и сесть, — мгновенно оценил ситуацию Кара. — Если беглец смешается с толпой, его уже будет практически невозможно найти даже с талантом Вспышки.

Решение пришло мгновенно. Рука протянулась к карману жилета, в котором находились гранаты. С промежутком меньше секунды вниз полетели два трехсотграммовых заряда, начиненных чудовищной смесью дроби, смерти и боли.

Сектор поражения осколками составлял около двадцати пяти метров.

Взрывы прозвучали практически одновременно.

Вертолет встряхнуло от взрывной волны, и по днищу забарабанил град осколков.

Около двадцати человек скончались мгновенно.

Еще пятьдесят получили ранения различной степени тяжести.

— Что ты делаешь? — В глазах второго пилота, повернувшегося к Каре, стояло невыразимое удивление, смешанное с прорывающимся наружу ужасом.

Только что он стал соучастником зверской расправы над несколькими десятками ни в чем не повинных людей.

— Снижайся.

Лицо человека, отдавшего приказ, не выражало ничего. Оно было олицетворением бездушной пустоты манекена. От успеха этой операции зависело, быть или не быть еще одной ядерной трагедии, — по крайней мере, такую вводную дал полковник Фабел своим подчиненным на коротком инструктаже. А значит, прямо сейчас на весах находилась с одной стороны жизнь полусотни людей, а с другой — нескольких миллионов.

Выбор был очевиден.

Вертолет начал снижение, и Кара дал длинную автоматную очередь поверх голов.

Впрочем, это было уже лишним — площадь перед стадионом захлестнула паника и без этого дополнительного акта устрашения.

Люди, расталкивая и сбивая друг друга, бросились со всех ног прочь от места кровавой бойни.

Огромная боевая машина, сеющая смерть и разрушение, ужасна сама по себе. На неподготовленную психику гражданских она оказывает неизмеримо большее воздействие, чем на умы ко многому привыкших военных.

— Будешь прикрывать, — бросил через плечо Кара, пристегивая карабин к спусковому тросу.

Вспышка ничего не ответил. Все было ясно и без слов. ЛСД по-прежнему не приходил в себя.

* * *

Я был слишком сконцентрирован на беге и на постоянном поддержании в сознании образа ромашек, поэтому не смог не только оценить последствия случившегося, но и вообще воспринять должным образом два взрыва, прозвучавшие где-то впереди по ходу движения.

Милая, вероятно, тоже не хотела меня расстраивать раньше времени, потому что дорога в ад вела только в одну сторону — на стадион. Повернуть было нельзя — узкий трехкилометровый переулок был стопроцентной смертельной западней для обессиленно мечущейся в поисках выхода крысы.