Абсолютная альтернатива - Илья Те

В конце концов я решил не рисковать. Пройдя дикий парк, я добрался до декоративного сада, украшенного газонами и цветочными клумбами, присыпанными сейчас подтаявшим снегом. Отыскав первое же укромное место — буквально то, которое бросилось мне в глаза, я забросил сумку с гранатами внутрь обширного кустарника. Место показалось мне привлекательным в силу двух причин: во-первых, сад был разбит на правильные квадраты, заполненные густой растительностью, в голых, но темных ветвях которого сумка оказалась совершенно не видна. А во-вторых, на перекрестье двух выбранных мной дорожек, на каменном постаменте располагалась фигура античной богини, судя по шлему — Минервы, которую я мог взять за метку для обнаружения спрятанных таким незамысловатым способом пехотных гранат.

Далее все было просто. Привычно — два существа в одном — я направился к главному фасаду дворца. Под сферической крышей здесь скрывался Мраморный вестибюль — главный вход и главное украшение потсдамского Версаля. Пятеро в серых мундирах, очевидно, уже лейб-гвардейцы, попытались меня остановить и принялись расспрашивать, что происходит в парке. Без прений и разговоров я разрядил в них маузер. Буквально через секунду нечто горячее со свистом пронзило мне бок. Дернувшись от обжигающей боли, я глянул вниз и увидел расползающееся на мундире пятно…

Когда я поднялся в воздух, зрение вновь прояснилось, я осознал себя парящим прямо в Мраморном зале над изрешеченным пулями телом умирающего лейтенанта. Глаза отважного офицера смотрели вверх, в потолок, но казалось, будто глядит он прямо на несуществующего меня.

Я вздрогнул. Для подобного спазма у меня не было тела, однако страх перед только что совершенной резней запомнился мне в тот момент хорошо. Было ли благом то, что творил я сейчас, убивая случайных людей налево и направо, шагая по головам? Невинными назвать их было нельзя — все-таки стрелял и рубил я военных, а значит, потенциально готовых к смерти людей, однако тут крылось иное. Бессмысленные убийства уже семерых несчастных немецких солдат, совершенные последовательно и скоро — едва ли за полчаса, — я мог считать откровенно подлыми. Ведь я убивал их не в спину, а хуже, не только калеча тела, но превращая захваченных носителей в изменников и предателей в глазах сослуживцев, в глазах жен и детей, которых, возможно, убитые мной солдаты оставляли в родных деревнях и городах.

Однако я вспомнил виды, которые ежедневно во время своих путешествий мог наблюдать в окопах по обе стороны фронта — брустверы и траншеи, заваленные трупами после артиллерийских обстрелов. Война не может быть выиграна без жертв, и дань, что я собираю сейчас, ничтожно мала по сравнению с океанским валом из трупов, который обрушится на Европу в ближайшие пару лет, если я сейчас провалюсь!

Спустя два часа после инцидента у Парадного входа, когда все уже успокоилось, а трупы нападавших изменников увезли на автомобиле к криминалистам в Берлин, Его Величество кайзер Вильгельм Второй, Король Пруссии и Император Германии, поднял голову ото сна. Встав с кресла, в котором дремал после утомительного, а главное чрезвычайно неутешительного приема докладов он направился в туалетную. Там с интересом осмотрел на себя в зеркале, как будто видел впервые. Покрутил ус и по лабиринту сумрачных коридоров главного корпуса «виноградарского дворца» вошел на территорию любимого декоративного сада. Разумеется, на прогулку.

Возле бюста Минервы Император ненадолго остановился, а затем, ломая ветки руками, зачем-то полез в кусты.

Потсдам. Дворец Сан-Суси.

Тридцать минут до падения Германской империи

Весна наступила неделю назад, однако, если не глядеть на календарь, казалось, что время стояло зимнее, и в зале для совещаний привычно чадил камин.

Гладкие стены в полированном бетоне, а также массивные балки перекрытий и металлические колонны зависли над огромным столом в зеленом сукне, словно мифические исполины. Спустя три часа от времени инцидента с Парадным входом вокруг меня, императора Германской империи, суетились незнакомые люди.

На самом деле я знал большинство из них: отчасти — из сумрачной памяти зачинателя Великой войны, отчасти — из данных энциклопедии или из собственных «летных» исследований.

Присутствовали все — Адальберт, Иохим, Эйтель-Фридрих, Виктория Луиза и Кронпринц Вильгельм. Конечно же — глава правительства Макс Баварский, начальник полевого Генерального штаба генерал-фельдмаршал Гинденбург, первый генерал-квартирмейстер Эрих Людендорф, баварский принц Рупрехт фон Виттельсбах, начальник штаба Восточного фронта Гофман. Для полной картины не хватало командующего румынским фронтом Маккензена, знаменитого генерала Сандерса, победителя англичан в Месопотамии, Сирии и Палестине, а также великого фон Бюлова, с остервенением роющего окопы в Пиккардии и Шампани. Последние три прославленных генерала находились слишком далеко от места событий и вряд ли могли повлиять на результат задуманной мной корректировки истории. Все же Пиккардия — это не Бранденбург, Румынский фронт — не Саксония, а Багдад — не Берлин.

Вильгельм оказался значительно выше ростом, нежели Николай, однако, как многие великие люди, имел физический недостаток. Я знал, что еще в раннем возрасте несколько родовых травм, полученных кайзером Вилли при появлении на свет, чуть не стоили ему жизни. Будущий Император и общепризнанный зачинщик Великой войны родился с поврежденной левой рукой — она оказалась короче правой почти на пятнадцать сантиметров.

Рефлексы Вильгельма наглядно показали мне, что император научился довольно искусно скрывать свой физический недостаток, то кладя одну руку на другую, то поворачиваясь к фотоаппарату, журналистам или собеседникам под некоторым углом. Кроме того, на протяжении ряда лет в детстве Вилли вынужден был носить «машину для прямодержания головы» из-за так называемой врожденной кривошеести, пока наконец родители и врачи не решились на операцию рассечения шейной кивательной мышцы. Все эти действия, безусловно, причиняли много боли маленькому ребенку, что, вероятно, и сказалось впоследствии на вспыльчивом и непредсказуемом характере моего нынешнего «носителя».

Но характер Вильгельма меня в данный момент не беспокоил. В отличие от офицера охраны, яростно сопротивлявшегося моему вторжению четыре часа назад, кайзер Германии то ли не был столь возбужден произошедшим нелепым вторжением во дворец, то ли голову его занимали иные, более сложные и тягостные мысли, то ли общее расстройство в делах империи и неминуемое приближение военного поражения погружало разум блистательного монарха в ту черную меланхолию, которая известна только весьма выдающимся, но уже павшим личностям. Вероятно, нечто подобное испытывал когда-то Наполеон, а несколько позже будет испытывать Гитлер.

Память Вильгельма, этого удивительного человека, оказалась заполнена множеством сложных воспоминаний, большинство из которых я еще не успел просмотреть. Как ни странно, при проникновении в голову память нового реципиента вовсе не обрушивалась на меня всей тяжестью, и события долгих лет его жизни не прокручивались перед моими глазами. Совсем напротив, получив власть над очередным телом, я получал только рефлекторные или подсознательные навыки, а именно речь и некоторые мышечные реакции. Чтобы исследовать весь пласт воспоминаний носителя, мне требовалось спокойствие и время — очень много времени и очень много спокойствия, чему череда последних дней и часов совершенно не способствовала. Путешествие в прошлое очередного носителя занимало долгие часы, я как бы переживал воспоминания захваченного мной человека, прокручивая видеозапись в реальном времени, очень часто — смутную и полную разрывов, пятен и едва различимых теней.