Рулетка еврейского квартала - Алла Дымовская

– А зачем вам нужно много денег? Если все в порядке? Или не все?

– У нас, детка, все в порядке. Но это и не нам. Это для бабушки в Нью-Йорк, – как-то смущенно сказала мама. Впрочем, может и не смущенно, а Соне только показалось так.

– А что там у них стряслось? – спросила Соня совсем недоверчиво. Потому еще, что привыкла давно считать бабушку и дядю Кадика за совершенно отрезанный семейный ломоть.

А тут будто получила сообщение из потустороннего мира о нуждах тамошних привидений. Да и какие нужды? Пол-Москвы с собой вывезли.

– Понимаешь, вдруг стали нужны деньги, а помочь кроме нас и некому. Придется отдать, что есть на руках. Да еще занять. Ведь только что закончили ремонт. Ты уж потерпи до следующего месяца. Ведь тебе не очень срочно.

Соне было очень срочно, но признаться маме она не смогла. И она согласилась, да и что она еще бы сказала. Однако ее заинтересовали, заинтриговали даже нью-йоркские новости.

– А что случилось у бабушки? Нью-Йорк смыло в Гудзон? – не удержалась она все же от ехидства.

– Мы письмо получили с оказией. Тут приехали одни, Симановичи. Они и передали. Я тебе это письмо вложила в конверт тоже. Не знаю зачем, но ты почитай, – как-то торопливо объяснилась мама, не очень желая, видно, задерживаться на этой теме. – Там еще посылка, для Димочки итальянские комбинезончики на лето и, знаешь, такой немецкий нагреватель для бутылочек, очень удобный.

Соня расспрашивать дальше не стала, все равно завтра узнает.

На следующий день в обед Лева заскочил домой, привез с вокзала посылку. Про письмо ему ничего сказано не было, Соня сперва решила прочесть его в одиночестве. Только когда Лева ушел, наскоро откушав супа с котлеткой и пюре, Соня приступила к заветному конверту.

Обычный конверт, белый, без знаков, и простая, нелинованная бумага внутри. Буквы очень мелкие, сильно испорченный медицинский почерк – действительно писала бабушка.

И чтобы тут не соврать чего, лучше будет то письмо привести целиком, может только, опуская некоторые стилистические погрешности. А письмо гласило следующее:

«Дорогая Мила (надо же, не доченька, а дорогая Мила, – подумала еще вначале Соня), пишу тебе через Симановичей, Лику и Володю, они проездом через Одессу в Жуковский, посетить могилы дедушек. (Так и было сказано „могилы дедушек“.) Они люди неплохие, но, конечно, не нам чета и не ровня. Но обещали твердо передать.

У нас все очень хорошо. И погода, и условия. Мы здесь для всех на особом положении, ведь кругом обычные мещане, провинциальные местечковые «мишигине» в большом числе. И, конечно, меня очень чтят, как генеральскую вдову. Хотя некоторые отщепенцы и злословят, будто мы продались КГБ. (Какое КГБ? Его нет давно, – подумалось Соне.) Но мы в их сторону и не смотрим даже. Особенно возмутительно ведут себя Хацкелевичи. Тоже мой двоюродный брат. У них две машины на семью, а каждый раз унижаешься перед ними, когда нужно ехать. Могли бы и одну машину дать на время Кадичку. Подумаешь, Роза, его жена, такая большая птица, что не может пройтись пешком. У нее свой парикмахерский салон и по этой причине она задирает нос. А салон тот – одно название, дешевая уличная забегаловка с четырьмя мастерами, очень посредственными. А Кадику машина нужна, он боится ходить по городу, и тем более в метро. Вообще, здесь через одного сволочи и жулики. Меня и Кадика им, конечно, не обдурить, но вот многие наши пострадали. А местные так еще хуже приезжих – проходимцы.

Кадичка тоже все так уважали в синагоге. И безумно гордились, когда он у них работал. Но он оттуда уволился недавно, так эти паразиты из зависти устроили ему страшную гадость. На Кадичке все дела с Израилем у них только держались. А самый сущий мерзавец там ребе Григорович, всю главную работу за него делал мой Кадик. Так он и меня хотел уговорить сидеть у синагоги в лавке, чтобы продавать кошерную еду. А я ему сказала, может, его Риве – это жена, очень толстая и невоспитанная особа, – еще и полы в доме вымыть во славу Иеговы? Так он обиделся страшно, наверно, тогда и затаил коварство. И еще говорит, что никакого пособия от их замшелого синедриона не будет, потому что мы и без него небедные, и тут нам не Россия. Каков подлец!

А потом Кадичек мой захотел уйти на достойную его работу в Калифорнийский университет. Он разослал всюду множество резюме, и мы получили огромную кипу приглашений. И все из-за этой синагоги и Григоровича только тянули и не уезжали никуда, мы же порядочные люди. А тут Кадик решился, очень выгодное предложение, для начала пока лаборантом. Но ты же понимаешь, это только так говорится, чтобы приглядеться к человеку. А когда узнают Кадика поближе, то непременно тут же и предложат ему какую-нибудь кафедру, не меньше. У них наши кандидаты технических наук очень ценятся. (С чего бы университету в Америке понадобились наши технические кандидаты, Соня не смогла уразуметь.) Но начинать надо с малого, хотя нам это и зазорно, но пусть же и университету будет стыдно потом.

А тут этот ребе Григорович со своей Ривой долго не знали, какую нам сделать пакость. И как нам уезжать, так стали чуть ли не на улицах вопить, будто Кадик обокрал их вшивую казну. Сам этот Григорович, наверное, давно обобрал ее до дна, а теперь захотел сделать Кадика крайним. Я ему сразу сказала: подавайте в суд. Пусть докажет, если осмелится, потому что он и есть первый вор. И тогда этот подонок Григорович расшумелся, что, наверное, в суд подаст – уже нарочно, хотя и думал поначалу решить дело миром. А я сказала ему, что с удовольствием посмотрю, как его дурную еврейскую голову упекут пожизненно в американскую тюрьму за клевету на честных людей. И будет он там жрать свиные гамбургеры вместо мацы.

Только Кадичек, светлый ребенок, уговорил свою мамочку этого не делать. Конечно, ребе засудят, и кто бы сомневался. Но ведь репутация будет испорчена, и что скажут тогда в университете? Что их будущее светило упрятало в тюрьму несчастного, сумасшедшего еврейского раввина, хоть тот и закоренелый американский гангстер? А здесь очень важно общественное мнение. И тем более, пока суд, вдруг и надолго, университет может и передумать. Ведь они еще не видели моего Кадичка, а прислали приглашение по почте. Но и этот проклятый Григорович тут же возомнил о себе невесть что. И теперь его не унять. Никак нельзя замять эту ужасную историю, иначе чем вернуть те пропавшие деньги. И уж лучше вернуть. А то время идет, и Кадика с нетерпением ждут в университете. Но это целых пять тысяч долларов. А где же нам их взять? Нет, мы вовсе здесь не бедствуем, ты, Мила, не подумай ничего дурного. Но переезд в Калифорнию, а там нужно ведь снять приличный дом, чтобы у Кадика сразу стал определенный имидж. Еще и мебель, которая осталась, но и ее жалко, и тоже придется перевозить. (Интересно: мебель, которая осталась. А тонны антикварных картин и посуды? Что, уже ушли с молотка? Да и как можно было прожить за такой короткий срок столько ценностей? Соне сделалось вдруг от воспоминаний невыносимо гадко.) Никто не желает нам помочь. Даже Хацкелевичи. То есть с переездом они и обещали нам поддержку, а для Кадика ничего не хотят сделать. Я думаю, из той же зависти. Да еще смеют намекать, будто сомневаются в его честности. Это все оттого, что Роза шляется на дом к Григоровичам, делать этой негодной Ривке укладку на дому. И с переездом нам тоже от них не нужно жертв. Тем более с таким видом, будто Натан, мой же двоюродный брат! делает мне невесть какое одолжение. Я ему тоже так и сказала, что он, то есть Натан, готов целовать Григоровичам зад, лишь бы они везде говорили, что его, Натана, кар-сервис самый кошерный в нашем районе. И что, слава нашему еврейскому богу, у вдовы Гордея Гингольда еще остались другие родственники и дочь в Одессе, и ей ни к чему побираться по чужим хаткам. И ты, Мила, никогда не оставишь свою мать и своего родного брата в неудобном положении. (Это бабушка называет «неудобным положением»!) Нам нужно только семь (ого, уже семь!) тысяч в наших долларах, и ты лучше отправь их по переводу, а не с кем-то. Потому что, мало ли что. Симановичи, конечно, люди неплохие. Но кто их знает, хотя они скоро и поедут назад. Это большие деньги. (Вспомнила, надо же! А хоть бы спросила, есть ли у матери эти большие деньги!) И сразу мне сообщи, я дам номер нашего телефона в Нью-Йорке, только ты непременно скажи оператору, что звонок за счет исходящего. Здесь тарифы куда дороже, чем у вас, в Одессе».