Шикаста - Дорис Лессинг

Луна всползла в зенит. Она отражалась в пруде, но воду закрывал слой пыли, в ней плавали какие-то прутики, бумажки. Этот пруд никто сроду чистым не видел. Мамаши омывали в нем задницы обделавшихся отпрысков, и тут же мог подойти еще кто-то, плеснуть воду в лицо, чтобы охладиться в жару. Ольга пыталась прекратить эту практику, но безуспешно. Она махнула рукой, сказав, что теперь у них у всех выработался иммунитет.

Фатима наклонилась к воде и принялась сгребать ребром ладони пыль и мусор с поверхности пруда. К ней присоединилась Ширин. Она поняла, что замыслила сестра, но я безуспешно гадала, никак не могла сообразить. И Ольга не понимала. Это действие продолжалось некоторое время под внимательными взглядами соседей.

Вернулся Назим. Он отсутствовал лишь около часа. Назим постоял, прислонившись к стене, зевая, очевидно, усталый. Потом подошел к Ширин, сел рядом, но не вплотную. На людях они всегда вели себя сдержанно. Ему хотелось быть рядом с женой. Между его бедром и скрещенными ногами Ширин поместилась бы ладонь, но я ощущала их взаимопонимание, теплое притяжение их плоти. Ширин даже не подняла на мужа взгляда, но видно было, что она ощущает его присутствие. Я пыталась не глазеть на них, но не могла.

И все это время они черпали воду с поверхности, снимая грязь, а я сидела рядом, разряженная, как кукла, и такая же непонимающая. И вот пруд очистился. Маленький темный прямоугольник со сверкающей узкой полоской отражения луны.

Сестры, улыбаясь, подошли ко мне и мягко подтолкнули к воде, чтобы я нагнулась и глянула на свое отражение.

Я не хотела. Я казалась себе смешной. Но пришлось. Назим выжидательно смотрел на меня, улыбался, слегка кивал.

Пришлось глянуть на воду. Красавица, ничего не скажешь. Они сделали из меня красавицу. И не пятнадцать несерьезных лет, а на вид гораздо старше, настоящая женщина. Стало жутко. Как будто Фатима и Ширин тащили меня в ловушку. Но меня это захватило. Захватило физическое тяготение между Назимом и Ширин, и мне захотелось узнать, что это такое. Я имела в виду не только секс, нет.

Фатима и Ширин, обмениваясь негромкими восклицаниями, прихлопывая в ладоши, подтолкнули к пруду и Назима, он тоже заглянул, тоже захлопал, как бы иронически, но доброжелательно. И другие сидевшие рядом заулыбались.

Я боялась, что вдруг появится Джордж и увидит этот цирк. Для него это окажется загадкой, потому что он не видел, как все начиналось. Я почувствовала, что по щекам моим потекли слезы, но надеялась, что никто не заметит. Ширин и Фатима, однако, заметили, бросились меня целовать, снимать слезы ладонями, еще влажными от воды. Она хвалили меня, называли красавицей.

Ольга сидела неподвижно, держала на коленях спящего младенца. Она не улыбалась. Но и нельзя сказать, что не улыбалась.

Следует признать, что сама Ольга отнюдь не красавица. Главным образом потому, что она всегда усталая, вечно перегружена работой. Внешность у нее типично английская, несмотря на индийских предков. Коренастая крашеная блондинка — выкрашена всегда неряшливо, некачественно. Глаза умные, серьезные. Толстовата, в основном, потому, что забывает регулярно питаться, а потом набрасывается на еду. Или, когда сочиняет свои отчеты, фунтами поглощает фрукты и сласти.

К одежде относится так же, как к пище: сначала запустит, потом накупит, но за обновками не следит.

И вот она сидит, смотрит на свою дочь, такую необычную, экзотичную, загадочную и прекрасную. Ясно, что это не может оставить Ольгу равнодушной. Я знаю, что она считает все это для меня полезным. Поучительным. Как и вообще проживание в бедном доме-муравейнике бедного квартала.

А слезы все катились из моих глаз, и я не могла их остановить. Ширин и Фатима расстроились. Скоро Назим погнал их домой, и на прощание каждая крепко обняла меня и поцеловала. Я едва сдержала рыдания.

Мы с Ольгой остались на краю пруда. Остальные соседи тоже расходились по своим комнатам. Ведь вставать всем рано, с утра снова приниматься за работу, добывать пропитание.

Мы с Ольгой остались наедине. Я еще раз наклонилась, посмотрела на отражение красавицы. За последний год я вытянулась и похудела. Иногда любовалась собой совсем голой. От царицы Савской во мне ничего не найдешь. Всякие там овцы-сосцы-пупки — кубки между лилиями… Да мне их и даром не надо. Выйти замуж, нарожать козлят-жеребят, чтобы они дохли с голоду?

Когда я поняла, что во двор уже никто не выйдет, я сделала то, что хотела и раньше, но на что при Ширин и Фатиме, конечно, не решилась бы. Не хотела я их обижать.

Я собрала с земли горсть пыли и рассеяла ее по сверкающей поверхности воды. Осторожно и не слишком много. Только чтобы скрыть свое отражение, чтобы не видеть экзотическую восточную красавицу мисс Рэчел Шербан, половозрелую девственную дуру. Ольга внимательно следила за моими действиями. Я нагнулась над прудом, с удовлетворением отметив, что отражается в нем сквозь пыль лишь осколок лунного серпа. Если утром Ширин или Фатима и заглянут в пруд, то подумают, что порыв ветра усеял воду пылью.

Ольга встала, отнесла спящего ребенка родителям. Вернувшись, обняла меня и напомнила, что пора спать. Проводив меня в мою каморку, поцеловала.

— Не расстраивайся, все не так уж страшно, — сказала она с каким-то горьким юмором в голосе. Но я с ней не согласилась.

Ольга направилась к себе, а я вошла в свою маленькую комнатушку с глинобитными стенами. Усевшись на пороге, я зарыла ступни в дорожную пыль и уставилась в небо. Сидела я все в том же платье Фатимы, полном Фатимой, дышавшем Фатимой. Как будто поверх моей кожи меня покрыла кожа Фатимы. Ни на одно платье в жизни я не обращала такого внимания. Оно как будто обжигало кожу своею мягкой тканью.

Понимаю тех древних женщин, раздиравших ногтями грудь. Не будь на мне платья Фатимы, я тоже запустила бы себе в грудь ногти. Или в щеки, если бы не опасалась испачкать чужое платье кровью.

Я просидела на пороге до рассвета. Мимо протрусили три собаки, беспородные, тощие, казалось, у них нет желудков, только кожа да кости. Я почувствовала их голод. В этой стране чужой голод огнем жжет желудок. Все здесь постоянно ощущают голод, даже во сне.

Конечно, я сажусь за стол и ем, когда вся семья ест. Смешно было бы отказываться. Но каждый кусок раздирает мне рот, каждый глоток вызывает в памяти голодающих и жаждущих. Уверена, что это ощущение осталось бы, даже если бы я переехала в богатую страну.

Спать я в ту ночь не ложилась. Когда взошло солнце, я сняла красивое платье Фатимы и все украшения, аккуратно сложила, чтобы вернуть ей. А однажды мы с Ширин поможем Фатиме нарядиться, чтобы она вышла замуж за Юсуфа.

Письмо Бенджамина Шербана своему товарищу по колледжу

Дорогой Сири!

Высылаю тебе обещанный отчет о событиях.

Вечером накануне отъезда Джордж «принял» — иного слова, боюсь, не подобрать, разве что «милостиво принять соизволил» — посланцев трех организаций, которые ему предстояло представлять: «Евреи в защиту бедных» (здоровенная бабища, черная), «Исламская федерация молодежи в защиту городов» (мужик, индюк надутый, так называемый «марксист» — Маркс бы в гробу перевернулся — с компотом из черт его знает чего еще, сам он наверняка не имеет об этом представления) плюс «Объединенная федерация молодежи в защиту граждан» (баба, бурая). Сплошь защитники, куда ни плюнь.