Вкус одержимости - Елена Лабрус

Я вздрогнула от резкого звука. И не сразу поняла откуда он раздался. Но характерное бляканье, словно что-то воткнули в розетку, повторилось, и я скосила глаза на экран внизу.

Пришлось положить голову на плечо — камера валялась на приборной панели у лобового стекла и снимала боком. Но она снимала. И спустя десяток секунд, когда глаза привыкли, я разобрала что.

Большая безобразная машина, похожая чёрт знает на что: на бульдозер с огромными колёсами, стояла на обочине дороги и в свете её фар ссорились две женщины. Две женщины, ни одну из которых я не знала, размахивали руками и явно что-то выясняли.

Холодок пробежал у меня по спине, когда в руке одной из них блеснула бутылка. Кира! Вторая женщина была чуть ниже, но тоже стройная, темноволосая. И, судя по напору и жестам, претензии к Кире были именно у неё.

Наверное, они кричали друг на друга, но из звуков раздавалось только негромкое папино кряхтение да тяжёлое дыхание. Я физически чувствовала, как ему плохо, с каким трудом он дышит. И снова сфокусировалась на сцене, что записывала камера, когда женщины разошлись.

Вторая села в машину, зло хлопнув дверью. Машина тронулась с места и уехала. Стало темно. Ничего не видно. Но через недолгое время темнота снова взорвалась светом фар. Я вскрикнула…

Безобразная машина на полном ходу сбила Киру и, не останавливаясь, уехала.

На это ушло не больше секунды. Страшной секунды, унёсшей жизнь жены Алана.

И камера в машине моего папы это засняла.

Господи, помилуй!        

Я зажала руками рот, когда папа в машине выругался. Потом зажглась единственная фара. И я поняла, где стоял Сурф — на той самой просёлочной дороге.

Сколько раз ещё я пересматривала видео и не сосчитать. И каждый раз открывала для себя что-то новое, пока картинка не сложилась для меня полностью.

Папину машину, когда ему стало плохо, понесло на встречную полосу и бетонный блок, когда, завалившись на сиденье, он схватился за руль и потянул его влево. Уже теряя сознание, он успел повернуть ключ в замке зажигания, поэтому машина врезалась в блок и заглохла. Машину развернуло и по отвесной насыпи, задними колёсами она сползла вниз.

Камера долго снимала темноту под ногами. Но потом папа очнулся, кинул камеру на лобовое стекло. И она сняла всё, что происходило на дороге, пока он приходил в себя. Киру уже сбили, когда он открыл стёкла, выпил воды, завёл машину. Вылез, не подозревая, что метрах в ста от него умирает женщина, осмотрел повреждения — камера сняла его силуэт в светлой рубашке в свете единственной фары. Потом снова сел в машину и поехал — его ждали на объекте.

А Кира… Кира смотрела прямо на машину, что неслась на неё.

Это был не несчастный случай, это было самое настоящее убийство.  

Кира кинула бутылку в лобовое стекло и отлетела в темноту обочины. Бутылка разбилась вдребезги. Стекло пошло трещинами.  А чёртова уродина на огромных колёсах понеслась в сторону «Пит-Стопа».

Когда папа увидел запись, я не знаю. Но, думаю, спустя много дней, а может, даже месяцев после происшествия. Возможно, нечаянно нашёл карту в кармане или в машине, когда увольнялся. Зачем пересматривал и почему никому ничего не сказал — я уже никогда не узнаю. Могу только предположить, что это было выше его возможностей: он был так болен, что жил в каком-то среднем времени, ни в прошлом, ни в настоящем. Ему трудно было адекватно оценивать даже свои физиологические потребности, что уже говорить про запись. Но он запомнил, что это важно. И он сделал даже больше, чем мог: теперь человек, который мне так дорог, узнает правду.

Этот странный, с кучей тараканов, но очень важный для меня человек.

За окном уже светало, когда голова моя коснулась подушки.

Но прежде чем закрыть глаза, я всё же нарушила запрет и написала сообщение.

«Алан, папа умер. Сегодня прощание. Завтра мне выдадут урну с прахом. Я похороню её на маминой могиле. И сразу приеду.

Дождись меня, пожалуйста! Это очень важно».

Я посмотрел на экран телефона.

Прилетело сообщение от пилота Федэ, подтвердившего время вылета.

Зачем я ждал сообщения от той, которой сам запретил и писать, и звонить — кто бы мне сказал? Но я необъяснимо надеялся, что она нарушит запрет.

А ещё больше, что не нарушит, а приедет.

Я ждал её так мучительно, что буквально заставлял себя не смотреть в окно.

Нет, нет, нет, девочка моя! Пожалуйста! Не заставляй меня забывать тебя! Не заставляй, умоляю! Знаю, что должен. Знаю, что так будет лучше для всех, если ты не приедешь. И так надо.

Надо, чёрт побери! Но, если ты не приедешь мне придётся сказать «да» не тебе и назад пути уже не будет.

Если ты не приедешь… я просто умру.

Надо. Я дал нам время ровно до самолёта.

 Поставил условия. Определил координаты. Задал параметры: себе, ей, судьбе.

 Да, я странный, жёсткий и требовательный. С прихотями, с придурью, с дурацкими принципами. Но никогда мне не было так тяжело принять решение: разум тянул в одну сторону, заставляя гнать её от себя, а сердце рвалось в другую — к ней.

Только она опять меня удивила. Никак я не ожидал, что пойдут третьи сутки, а она так и не вернётся. И совсем не ожидал, что буду настолько по ней скучать.

Что ночью я пойду в её комнату и упаду на кровать, чтобы вдохнуть её запах, оставшийся на простынях. Что буду слепо пялиться в потолок, сжимая в руках её подушку и буквально умолять, чтобы она вернулась.

Я не просто скучал. Я надеялся, ждал, верил. Тосковал. Невыносимо.

И боялся себе признаться, что не могу без неё. И уже не хочу.

Во мне поселилась совершенно новая для меня тоска — тоска по живой женщине, юной и прекрасной.

Да, это всё чёртово одиночество.

Это её молодость и непосредственность.

Это всё секс.

И я мог назвать сотни причин почему мне с ней так хорошо, но не мог назвать ни одной почему с ней я не чувствовал жажды.  

С ней не чувствовал, а вот без неё...

Чёртова жажда к началу третьего дня подняла голову как голодный дракон. И к моим душевным страданиям добавились физические.

Меня мутило. Голова раскалывалась. Желудок то и дело поднимался к горлу. Волнами накатывала усталость и слабость. Но я боролся, заставляя себя нырять в работу.  

Я потёр виски. Сглотнул. И вновь открыл снимки электронного микроскопа.

За два дня я поднял свои записи и освежил в памяти результаты пятилетней работы. Я прочитал наблюдения и более ранние. Особенно те, что уже забыл и вёл с семнадцати лет.

Теперь мне казалось, что меня тошнит от самого себя.