Двуликий Янус. Спорт как социальный феномен. Сущность и онтологические основания - Алексей Передельский

Точно такой же процесс на 1000 лет раньше Киевской Руси имел место в Риме республиканского, а отчасти и императорского периода. Поработив Древнюю Грецию, Рим уже в своих целях, по-своему использовал её культуру и религию, фактически приспособив олимпийский божественный пантеон под своих племенных и национальных богов. Интересно, что данному процессу не особо помешало даже то обстоятельство, что греческие боги были антропоморфными, человекоподобными, а римские боги были полностью лишены антропоморфных характеристик и представлялись абстрактными, идеальными сущностями – силами.

Из-за кастовой (патрицианской) замкнутости римских социальных группировок, стоящих у власти, семейно-родовые культы духов-покровителей патрицианских фамилий не только получили необыкновенную (невозможную, к примеру, для Греции) живучесть, но и возможность напрямую, минуя ряд стадий последовательного религиозного усложнения, воплотиться (перевоплотиться) в общегосударственный культ. Это стало возможным именно из-за специфики римской религиозности, «имевшей дело» с отвлеченными понятиями божеств. Поэтому, обладая в полной мере собственными раннерелигиозными формами и верованиями (тотемизмом, погребальным культом, аграрным культом, культом духов-покровителей домашнего очага и прочее), эволюционирующая римская религия не может идти ни в какое сравнение с греческой. С одной стороны, относительно быстро и безболезненно в Риме выстроился отчужденный от большинства конкретных привилегированных семей и родов культ полисных богов, который ещё быстрей превратился в государственный культ обожествления императоров, доведя религиозное отчуждение до максимального (по тому времени) предела. Данный предел смогли перешагнуть лишь мировые религии, например, Христианство, становление которого в качестве официальной государственной религии стало возможным лишь благодаря этническому и культурному разнообразию римского социума, светскому характеру римской религии.

С другой стороны, отчужденная вплоть до отчужденности даже своей собственной религиозной природы, почти светская официально-государственная политическая религия Рима до конца не уничтожила, а как бы погрузила в подобие летаргического сна все свои предтечи, источники, зародышевые формы. Она сохранила их внутри себя до поры до времени в неактивированном состоянии, в режиме дремотного ожидания. Они не умерли, а как бы заснули, терпеливо дожидаясь удобного момента для нового возрождения, реванша, воскрешения.

Возможно образ умирающего и воскресающего бога, заимствованный христианством у ряда племенных и национальных религий древности, базируется ещё и на указанной особенности политического варианта религиозной секуляризации, формализации, бюрократизации. Этот образ как будто символизирует смерть и потенциальную возможность периодического возрождения древних протокультур, способных при определённых обстоятельствах стряхнуть с себя наносные пласты цивилизации и вновь продемонстрировать свою дикую или варварскую сущность, но уже в виде субкультур.

Дополнительный импульс к нарастанию формализации и бюрократизации полурелигиозной-полусветской имперской государственной жизни «Вечного города» придавали постоянные военные кампании, расширяющие подвластные Риму территории. Ситуация не изменилась даже тогда, когда римское рабовладельческое государство перешагнуло пик своего развития «вширь», перенасытилось рабами, устраивавшими всё более серьезные восстания, и развратило многих свободных граждан, переставших жить активной производственной национальной жизнью. Ситуация ещё сильней усугубилась тогда, когда Рим стал отступать перед нашествиями многочисленных «варварских» народов (гуннов, готов, лангобардов, вандалов), теряя позиции и постепенно возвращаясь в пределы своих исконных территорий. Дело в том, что создав уникальную мультикультурную цивилизацию, римское общество не смогло бы удержать её в рамках своей национальной, пусть даже предельно общей и абстрактной религиозности. Имперский уровень завоеваний требовал и имперской, отчужденной от каких-либо конкретно-этнических особенностей, религиозной культуры. Римская власть не сразу, с трудом, поэтапно, но «пошла» на эту меру и подобную отчужденную культурную, а лучше сказать, цивилизаторскую форму со временем обеспечила. Причём настолько, что в Византийской империи олимпийский спорт стал просто экономически невозможен, а по религиозным и политическим соображениям уже не нужен.

Развиваясь на уровне общего и общесоциального, описываемый выше процесс, естественно, распространялся и на частном уровне, например в сфере политико-религиозного физического воспитания. Спорт – это отчужденная и предельно секуляризированная форма греческой агонистики, подогнанная под погребальные культы латинского, сабинского, этрусского и иных этносов государственно объединенного римского народа или социального сообщества. Вопрос даже не в том, что римские спортсмены в своём большинстве – это уже не свободные полноправные граждане, а чужеземцы, рабы и вольноотпущенники. Главное то, что спорт как светско-религиозный ритуал творится уже не самими участниками-спортсменами, а устроителями спортивных зрелищ – патрициями, Сенатом, императорами, выступающими как бы верховной властью даже для секуляризованного жречества спортивных судей, которые также попадают в разряд жертв религиозно-политического отчуждения. Греческий Олимпионик совершенно не походит на римского Чемпиона. Первый – активный отправитель и участник олимпийского культа. Второй – участник пассивный. Добровольное жертвоприношение сменяется жертвоприношением принудительным. Принудительность была рождена ситуацией и оставалась независимо от того, по своей или не по своей воле римский спортсмен выходил на спортивную арену.

Такой принудительный характер арены Колизея резко отличал её от олимпийской арены, превращая в формальность, в ничем не подкрепленную абстракцию все те принципы, которые составляли ядро олимпийской педагогической технологии.

Вывод в контексте вышеизложенного прост и предельно ясен. Доведя до абсолюта усиливающиеся уже в олимпийской религии тенденции политической секуляризации, бюрократизации механизма агонистического воспитания и образования, римский спорт стал одним из самых эффективных и востребованных социальных институтов прямого и косвенного политического манипулирования плебсом (толпой). Вместе с тем, превратив спортивный ритуал в действительно по-настоящему массовый, «агонистика Колизея», во-первых, до крайности его формализовала и выхолостила, во-вторых, способствовала его отчуждению от всего социума, за исключением политико-религиозной элиты, находящейся на высших государственных должностях. Низведенное до положения просто зрителей и пассивных участников остальное, подавляющее по численности социальное большинство оказалось отстраненным от активного участия в культовой жизни государства, перестало видеть в спорте собственно культ, стало воспринимать его как разновидность досуга и кровавого зрелища. Зрелища, которое будило у толпы низменные, звериные наклонности и «сводило на нет» ценностно-мотивационный эффект ранее самой сильной агонистической педагогической технологии.

Таким образом, эволюция «олимпизма» в «колизеизм», несмотря на несомненную закономерность указанного процесса превращения культуры в цивилизацию, объективно способствовала педагогическому краху олимпийской технологии массового воспитания и потенциальной реставрации всех (или многих) форм доолимпийской религиозности. Последнее стало одной из причин нескончаемой череды появления сект и субкультур.