Юджин - повелитель времени. Книга 3. Патроны чародея - Гай Юлий Орловский

Фицрой вскинул брови, еще не понял, в самом ли деле такое возможно, посмотрел на меня с большим уважением.

У дверей комнаты на самом верху испуганно бегает взад-вперед стражник с мечом наголо, раздираемый между желанием броситься на шум и не решаясь покинуть охраняемое место.

Завидев лорда, он вскрикнул с облегчением:

– Хозяин, будут ли…

Могеринс не успел распахнуть рот, я ответил резко:

– Ты свободен.

Пуля ударила стражника в лоб, отшвырнула на стену, а когда сполз по ней на пол, на камне осталось огромное кровавое пятно. Фицрой покачал головой: во лбу крохотная дырочка, заткнутая изнутри кровяным тромбом, а вот затылок разнесло весь…

Могеринс трясется в ужасе, Фицрой с силой ударил ногой в дверь и ворвался в комнату, держа перед собой меч.

Мы вошли следом, Николетта, испуганная и дрожащая, отшатнулась и держится ладонью за лоб, нос красный и на глазах распухает.

– Это… это вы… – пролепетала она.

Фицрой галантно подхватил ее в объятия и усадил в кресло.

– Сейчас, глердесса, – проговорил он быстро, – сейчас… Дверь действительно из твердых пород дерева… Хорошо бы из сосны, но тут точно дуб… Очень больно?

Она проговорила плачущим голосом:

– Я вам так рада… так рада… Это я от счастья реву… Ой, не притрагивайтесь!

– Нужно холодной воды, – сказал я хозяину.

– Я принесу!

– Пойдемте вместе, – предложил я.

Выйдя в коридор, я сказал зло:

– Глерд, пособничество карается тоже. В военное время – по сокращенной программе. Мене, текел, фарес…

Он распахнул глаза в ужасе. Я выстрелил ему в лоб, отшатнулся на случай, если брызнет кровью, но брызнуло, даже хлестнуло, из затылка, а в стене, обшитой узорными панелями из дерева, за его спиной образовалась ямка, как если бы с силой ударили острием копья.

Я вернулся, пряча пистолет. Фицрой спросил понимающе:

– Пытался взлететь?

– С его-то задом? – спросил я. – Скорее, хотел зарыться.

Он внимательно посмотрел в мое потемневшее лицо.

– Не огорчайся. Военная необходимость.

– На войне, – ответил я со вздохом, – как на войне. Даже гражданских зачищают, а уж пособников… Николетта, вы можете идти?

– Да, – ответила она храбро.

– Жаль, – сказал Фицрой, – я надеялся вас понести.

– Бессовестный, – пошептала она с укором. – У меня есть жених. Я порядочная девушка!

Когда сбежали по лестнице на первый этаж, в просторном зале, а потом и в холле пришлось почти безостановочно стрелять в вырастающие в дверных проемах фигуры. Злость ожесточила так, что не чувствовал ни жалости, ни угрызения, когда вместе со стражниками выскочил и челядин, то первая пуля досталась ему.

Мое право убивать основано на незыблемом и священном праве защиты, когда убиваешь тех, кто старается убить тебя, и я стрелял холодно и расчетливо, помня только, что патроны считать не нужно, бей и круши, врага нужно уничтожать, повергать и вообще не позволять ему жить…

Со стороны распахнутого выхода во двор шум, топот, всполошенные крики, начал сбегаться народ.

Я сказал резко:

– Фицрой, выводи Николетту!.. Не сильно отставай.

– А ты не беги…

– Что, не успеваешь сдирать со стен трофеи?

Он сказал за спиной с пафосом:

– Как ты можешь такое говорить! При даме… Было бы что сдирать в этой глуши…

Из коридора выбежали двое, я подпустил их ближе и свалил двумя выстрелами в упор, а контрольными в затылки успокоил, чтобы не дергались так безобразно и не матерились при женщине благородных кровей.

Николетта испуганно взвизгнула:

– Ой, я туда не пойду.

– Я понесу! – сказал Фицрой.

– Нет-нет, – вскрикнула она. – Только мой жених может касаться моей… моих…

– Я только перенесу через труп, – предложил он.

– Нет-нет, – прошептала она трепетно, – я постараюсь сама… не наступать…

Я двигался впереди, некоторые выскочившие навстречу сразу же прячутся, несмотря на оголенные мечи в руках, а другие, хоть и с простыми дубинками, бросаются навстречу, дескать, впятером да не завалим двух лордиков?

Я стрелял и стрелял, чувствуя все сильнее разгорающуюся ярость. Выскочили во двор, Фицрой потащил Николетту вдоль стены в сторону конюшни, я прикрывал их и себя, стреляя во все, что движется, здесь все враги, а кто не виноват, пусть не высовывается.

В конюшне Фицрой, оставив Николетту дрожать и попискивать, ринулся выбирать коней. Наши стоят на виду, устало жуют овес, но Фицрой высмотрел пару крепких и свежих жеребцов, принадлежащих явно самому хозяину, ухватил два седла и ринулся к ним.

– Следи за дверьми! – крикнул он.

– Ха, – сказал я, – что нам двери…

Он оглянулся в беспокойстве.

– Ты что?

– Вон там за стеной бегут четверо, – сказал я.

Он переспросил с недоверием:

– Ты что, видишь сквозь доски?

– От них дурно пахнет, – объяснил я. – Не от досок, конечно.

С той стороны в самом деле в сторону распахнутых ворот конюшни, уже перейдя на шаг, осторожно пробираются четыре синеватые фигуры. Доски достаточно плотные и без щелей, это чтоб коней не продуло сквозняком, потому силуэты нечеткие, расплывчатые.

Я выстрелил трижды, двое опустились, цепляясь за стену, на землю. Еще двое замерли, держа мечи наготове. Я чувствовал их страх и жажду убивать, жестом велел Фицрою и Николетте не двигаться, тщательно прицелился, ориентируясь по неподвижным синим пятнам, дважды нажал на скобу.

Николетта слабо взвизгнула, в доске появились две круглые дыры, а на той стороне раздались стоны. Синие фигуры задергались, рухнули.

– Повезло, – ответил я скромно.

– Мы с тобой везучие, – подтвердил Фицрой. – Но мне повезло больше.

Я покосился на Николетту, что в страхе припала к нему горячим нежным телом, даже не замечает, по каким местам он ее оглаживает, успокаивая как бы по-дружески.

– Ты про коней не забывай, – напомнил я сварливо.

Он сказал с отвращением:

– Ну что за человек…

Я прикрывал вход, Фицрой торопливо седлал коней, подсадил Николетту, она отважно взяла в руки повод, а издали донесся конский топот, крики.

Через распахнутые ворота во двор с грохотом и шумом ворвалась целая лавина вооруженных людей. Половина тут же соскочила на землю и, прячась за укрытиями, выставила наружу окованные металлом дуги арбалетов, а всадники, пригибаясь за конскими шеями, с самым хищным видом кружили по двору, держа в руках уже оголенные клинки.