Краткая история Японии - Джон Г. Кайгер

В-третьих, особое внимание уделялось принципу руководства или управления делами. Никто не имел абсолютного права собственности ни на что, кроме личных вещей, поскольку у самурая просто не было другого имущества. У представителя этого сословия были только пожизненное право пользоваться семейным жалованьем и связанные с ним обязательства, прежде всего обязанность сохранить доход и доброе имя семьи для следующих поколений. Этот управленческий аспект частных и домашних обстоятельств жизни самураев прекрасно сочетался с их публичными и административными обязанностями в бакуфу и структурах управления княжества. Относительно небольшое и компактное княжество (хан) без труда можно было представить в виде расширенной семьи. Точно так же после 1868 года централизованное национальное государство можно было представить в виде еще более масштабной семьи, при этом императору отводилась для всей страны символическая связующая роль (положение), которая раньше была у даймё, каждого в своей области. Хотя реставрация Мэйдзи постепенно уничтожила сословие самураев, возможно, им все же было легче, чем остальным представителям правящих классов, принять требования революционной трансформации. По крайней мере, для них на кону не стояли обширные имения или интересы в крупном предпринимательстве, и многие самураи, занявшись разработкой новых порядков и контролем за их исполнением, продолжали играть в обществе традиционную управленческую роль.

Мы уже упоминали о влиянии семейной системы на два других значимых класса эпохи Токугава — торговцев и крестьян, но это необходимо повторить снова, ведь до сих пор данный раздел рассматривался несколько абстрактно. Конечно, семейная система была не просто социологической моделью. В ней действовали реальные люди со своей способностью к любви и ненависти, благодарности и равнодушию. Так, Окума Сигэнобу и Фукудзава Юкити, великие деятели эпохи Мэйдзи, оба не ладили со старшими братьями. Впрочем, острые углы иерархии нередко смягчали искренняя привязанность и предупредительность.

Вполне возможно, что бо́льшая часть достоинств семейной системы лежит строго в ее возможностях именно как семейной, а ее недостатки легче отыскать в более широком социальном и политическом плане. Очевидно, специфичность этой системы заключается в том, что она подразумевает моральные обязательства и снизу вверх, и сверху вниз по единой вертикальной оси власти (дед — отец — сын; правитель — чиновник — подданный) либо в пределах ограниченной группы (деревня, городской район, школьный класс) и не помышляет об общем распространении морали независимо от статуса или места нахождения субъектов. В результате сегодня японцы обладают развитым патриотическим чувством и хорошо осознают свое положение в системе местных общественных связей, но имеют сравнительно невысокое чувство гражданской принадлежности. Точно так же, хотя в эпоху Токугава и в современной Японии имелась своя доля добрых самаритян, общественная этика делала для их поощрения немногое[141]. И наконец, не вызывает сомнений, что семейная система представляет собой пример коллективной этики. От индивидуума ожидают, что он будет готов пожертвовать личными интересами на благо группы.

Несмотря на свои недостатки, семейная система времен сёгуната Токугава оказалась на удивление устойчивой и во многом сохранилась до наших дней. Таким образом, возник парадокс. Социально-политическая структура поздней традиционной Японии, где действовала система бакухан, была в определенной степени проникнута коммерциализацией и ориентирована на рынок, она являлась плюралистической и открытой для политической, не говоря уж об экономической, конкуренции и инноваций (во всяком случае, потенциально). При этом ее официальная идеология имела сильный уклон в сторону корпоративности, коллективности и консервативности. Несоответствие между этими противоположными установками и создало динамику, игру света и тени в нынешней японской истории.

Заключение

Внимание тех, кто интересуется истоками японской современности, привлекают, помимо политической структуры и основных ценностей, некоторые другие черты японского общества XVIII века. Это, в частности, повсеместная необратимая бюрократизация в сочетании с ростом грамотности и расширением и углублением образования, активное развитие капиталистических отношений, которые широко распространились в сельской местности, а также стали неотъемлемой частью жизни городов, где вызвали большое производственное и коммерческое оживление, дух сотрудничества, а не антагонизма, между предпринимателями и бюрократами, новые стили и формы в искусстве и литературе, ориентированные не только на аристократов, воинов и духовенство, но и на простых японцев — мужчин и женщин, готовых заплатить за место в театре, оттиск гравюры Харунобу, книгу Сайкаку или урок сочинения хайку.

Эти процессы, конечно, важны сами по себе, на своем месте и в свое время, но не менее важны они и как предпосылки и составные элементы современности, поэтому можно утверждать, что истоки нынешней Японии лежат в первых десятилетиях XVIII века, отмеченных культурной и политико-экономической стабилизацией феодализма эпохи Токугава. (Стабилизация здесь во многих отношениях означает рутинизацию.) Удобного хронологического рубежа, который отмечал бы смену эпох, не существует — установленный режим оставался формой и содержанием политического и социального порядка. Таким образом, вряд ли можно говорить о том, что феодализм постепенно отмирал. Тем не менее с конца XVII века в нем накапливалось внутреннее напряжение — преобразования, двигавшие его в направлении сегодняшнего общества. Все это может показаться еще одним «восточным парадоксом», таким же как отмеченный ранее, однако подобные процессы шли и в истории других государств.

На фоне трехсотлетней японской истории раннего Нового времени правление императора Мэйдзи (1867–1912 годы) выделяется как время сознательной модернизации. В эпоху сёгуната Токугава для нее появились определенные предпосылки, но, несмотря на то что они были крайне важны, возникли эти предпосылки, скорее, случайно — модернизация и прогресс никогда не входили в число официально принятых социальных и административных целей Японии. Однако в эпоху Мэйдзи правительство и граждане поставили перед собой амбициозную задачу сравняться с технологически развитыми государствами остального мира и, стремясь ее выполнить, переняли множество особенностей западной цивилизации, глубоко повлиявших на все слои общества. Переход от бездумного принятия традиционных взглядов к осознанному выбору и получению результатов ознаменовал для страны решающий разрыв с прошлым.

Современное общество для японцев во второй половине XIX века означало промышленный капитализм в экономике и либеральный конституционализм в политике, как в Соединенных Штатах Америки и ряде европейских стран, или хотя бы квазилиберальный. На достижение этих целей была направлена вся внутренняя политика Японии, что придает эпохе Мэйдзи своего рода безыскусность: задач, хотя и колоссальных, немного и они ясны, а власть остается в руках небольшого числа людей и пользуется широкой поддержкой народа.