Секта. Невероятная история девушки, сбежавшей из секс-культа - Бекси Кэмерон

– Как ребята? – спрашивает Паз.

Позади меня спит Джорджия, Себ за рулем. Ребята – это они. Моя новая команда.

Джорджия – помощник продюсера, она проводит исследовательскую работу для фильма и занимается логистикой. Юная, со стальными нервами, она жаждет впитать в себя каждую минуту путешествия. А Себ наш оператор, он работал для Amnesty International, снимал документалки в Южной Америке. На его долю пришлось немало переделок. Им обоим меньше двадцати пяти, они увлеченные и трудолюбивые.

Софи вернулась в Берлин, приняв новый жизненный вызов, который называет «социальная работа плюс техно». Она учится на системного терапевта и диджея – за такие сочетания я и люблю ее.

– Они классные, действительно классные, – говорю я.

Джорджия росла на ферме; из-за ее акцента представителя высшего класса к ней часто относятся с предубеждением, но в ней есть и тьма, и глубина. Обладая острым чувством юмора, она также очень умна и часто просто уморительна. Как раз перед тем, как мы начали проект, Джорджия жила в Колумбии, но вынуждена была вернуться домой в Англию из-за семейной трагедии. Она сильная, обладает мощной волей и амбициями, которые пригодятся нам в трудные моменты путешествия.

Себ – спокойный, красивый и добрый. Из тех людей, у которых всегда спрашиваешь дорогу. Наполовину француз, он щеголяет густой прической афро. Он мягко говорит, честен и трезво мыслит. В период времени, проведенный в Amnesty International, он учился в SAS[32]. Там он узнал, каким бывает и какие последствия несет опыт людей, переживших похищения, пытки и изоляцию. Себ объяснил мне, что это могло быть полезно для проведения интервью. Но в нашем путешествии он учит меня искусству переключаться – смотреть бессмысленные романтические комедии о работающих «девушках-умницах», и ситкомы о друзьях, живущих в странных лофтах.

– Ничто так не помогает отвлечься от мрачных съемок или плохого дня, как идиотский ром-ком, – сказал он мне.

Как бы я ни ненавидела ром-комы, Себ прав.

– Паз, ты знаешь, что мы уже три дня всего лишь едем, да? Наверное, не нужно пока «звонков безопасности», – говорю я.

– Мы договорились каждый день, так что давай делать это каждый день, – отвечает Паз твердо.

Если честно, мне хочется говорить с ним каждый день, но живущий внутри меня некто, вечно стремящийся ублажать других, беспокоится о том, что я отнимаю у Паза время.

– Ладно, но мне не то чтобы есть что рассказать. Мы едем в Кентукки, будем там через несколько часов.

– Да-а-а-а-а! – северный британский акцент Паза сменяется тягучим южным. – Ты знаешь, что в Кентукки религиозные рептилии вне закона?

Паз – кладезь странной информации.

– Религиозные рептилии? – спрашиваю я.

– С сороковых годов запрещено разводить рептилий по религиозным причинам, – говорит он.

– А, ты имеешь в виду, как укротители змей движения святости, – говорю я, понимая, что, похоже, в смысле информации становлюсь похожа на него, правда, только в одной теме: религиозной эксцентричности.

Впереди из облаков появляются руки. Гладкие змеи, которых держат люди с закрытыми глазами, скользят по дороге на нашем горизонте. Я чувствую резь в животе.

Мы собираемся обратно туда.

Я проделала долгий путь со своей прошлой поездки. С тех пор минуло два года. И хотя они ощущаются как вечность, для меня их было как раз достаточно для того, чтобы разобраться в себе. Интервью с моими родителями оказало на меня неожиданный эффект, так что перерыв, пускай и долгий, был необходим.

С учетом последствий первого путешествия, физических, эмоциональных и финансовых, Паз настаивал на том, чтобы помочь нам в продюсировании этого фильма. Так что вместо фанатичных съемок в гонзо-стиле, как было в той поездке с Софи, у нас теперь четкий план, расписание, и, что наиболее важно, мы потратили год на переговоры по поводу разрешения снимать в тех группах, где останавливаемся.

Между нами говоря, мы пришли к стратегии, которая позволяет нам сохранять разумность и оставаться в безопасности в пути. У нас есть кодовые слова, которые мы отправляем Пазу, если что-то идет не так, есть спутниковый телефон, и каждый день мы обязательно звоним домой, чтобы отметиться.

Я провела последние два года, как говорится, «работая» над собой. Это была работа типа «кувалдой по основам», в которой я раздела и обнажила все, с чем, как я думала, уже разобралась. Будь это фильм, все это выглядело бы как монтажная нарезка: вот я иду опять на терапию, затем – в киношколу, на съемки рекламных роликов, делаю документалки, изучая первое путешествие, проводя глубокую терапевтическую работу с травмой, горем и брошенностью, оттачивая свои навыки и снова набирая обороты, чтобы дойти туда, где мы находимся сейчас. Как сцена из «Рокки» или «Парня-каратиста». На сей раз я чувствую себя лучше подготовленной, сильной и, похоже, яснее понимаю цель и причину путешествия.

Я чувствую себя готовой.

И за эти два года мне стало куда более понятно, для кого я это делаю. Возможно, я начала квест ради взрослого, нуждающегося в одобрении или ответах. Сейчас я знаю, что также делаю это для ребенка, которого заставили молчать.

* * *

Последний месяц в дороге был трудным, но также полезным, продуктивным и увлекательным. Мы только что покинули группу под названием «Роуз Крик», сообщество, живущее в комплексе в лесах Теннесси. По сути, они являются набожными христианами и предпочитают жить братством в собственном кластере домов вне общества.

Изначально «Роуз Крик» была слабо связана с «Двенадцатью коленами». Движение стартовало довольно поздно по сравнению с большинством групп, которые я изучала или посещала, – в конце восьмидесятых, два десятилетия спустя после первого бума «новых религиозных движений» и культов.

Прежде группа состояла из примерно двухсот членов, которые были совершенно «не от мира сего». Одно время они носили яркие халаты, являвшиеся аллюзией на Иосифову «одежду разноцветную». Местные жители видели их прогуливающимися по птичнику в «Уолмарте» – в разноцветных плащах снов[33], с самурайскими мечами. У них был даже этап ношения средневековой одежды, когда члены коммуны облачились в доспехи и бархатные платья. Но теперь они выглядят нормально, по крайней мере внешне (в смысле одежды) – носят обычные вещи, живут в сельскохозяйственных угодьях, держат лошадей, коров и кур, еще у них на территории есть небольшой ручей, где их дети могут плавать.