Лазоревый грех - Лорел Гамильтон

Тут я учуяла запах роз, и через секунду крест у меня нагруди начал матово светиться.

— Господи! — выдохнул Джейсон шепотом.

Сердце болезненно застучало у меня в груди, но голоспрозвучал ровно.

— Она не подчинит меня, пока на мне крест.

— Ты уверена? — спросил Калеб, отползая от меняподальше на заднее сиденье.

— Да, — ответила я, — в этом я уверена.

— А почему? — спросил он, широко раскрыв глаза.

Я моргнула. Свечение становилось ярче, когда мы въезжали втень деревьев, и снова почти исчезало на солнце — снова и снова.

— Потому что я верую, — ответила я так же тихо,как сиял крест на моей груди, и так же уверенно. Я видала, как крестывспыхивали раскаленно-белым ослепительным светом, но это бывало при встречелицом к лицу с вампиром, который хотел причинить мне зло. Белль была оченьдалеко, и свечение это показывало.

Я ждала, что запах роз снова усилится, но этого неслучилось. Он оставался слабо уловимым, присутствовал, но не усиливался.

Я ждала голоса Белль у себя в голове, но он тоже непрозвучал. Каждый раз, когда она обращалась непосредственно к моему разуму,запах роз густел. Сейчас этот запах оставался слабым, и голос Белль до меня недоходил. Я сжала крест рукой, ощутила жар, силу его, которая пробежала по кожемоей руки вверх, пульсируя, как сердце. Калеб спросил, как это можно — верить.У меня часто возникал вопрос: как это можно не верить?

Гнев Белль повис в воздухе теплой завесой. Сила наполниладжип мощным приливом, от которого встают дыбом волосы на загривке иперехватывает дыхание. Столько усилий, а смогла она только передать образ самойсебя возле туалетного столика. Длинные черные волосы распущены плащом вокругчерно-золотистых одежд. Она смотрела на себя в зеркало глазами, полнымимедового огня, будто они были слепы, пусты, наполнены только цветом ее силы.

Я шепнула вслух:

— Тебе до меня не дотянуться. Сейчас — нет.

Она смотрела в зеркало, будто я стояла у нее за спиной и онаменя видела. Гнев придал ее красоте пугающий облик — просто маска бледнойкрасавицы, такая же неестественная, как маска Хэллоуина. Потом она повернулась,глядя мимо меня, за меня, и страх на ее лице был такой настоящий, такойнеожиданный, что я тоже обернулась и увидала... что-то.

Тьму. Тьму, взлетающую волной поверх меня, поверх нас, какжидкая гора, возвышающаяся до невозможно далекого неба. Комната, которую Белльпостроила из снов и силы, рухнула, разлетелась, как сон, из которого быласделана, и с углов этот озаренный канделябрами будуар стала пожирать тьма. Тьмаабсолютная, тьма такая черная, что в ней блестели оттенки других цветов, как внефтяном мазке, — или это был оптический обман. Будто эта чернота былатьмой, состоящей из всех цветов, которые когда-либо существовали, каждогозрелища, кем-либо когда-либо виденного, каждого вздоха и каждого крика отначала времен. Я слыхала термин «первичная тьма», но до этой минуты не понималаего значения. Сейчас я поняла, полностью поняла и в полном отчаянии.

Я таращилась вверх, на океан тьмы, который поднимался надомной, будто никогда не было на свете неба и земли. Такова была тьма до света, дослова Божия. Она была как дыхание более старого творения. Но если это былотворение, то не такое, которое я могла бы понять или хотела бы понимать.

Белль закричала первой. Я, наверное, была слишком пораженавеличием этой тьмы, чтобы завопить или хотя бы испугаться. Я глядела впервичную бездну, в изначальную тьму, и знала отчаяние, но не страх.

А мой разум все пытался найти слова, чтобы описать это. Тьманависала надо мной горой, потому что в ней был вес и клаустрофобический страхгоры, которая наклонилась, чтобы рухнуть, но это не была гора. Она скорее былапохожа на океан, если океан может вздыбиться выше самой высокой горы и встатьперед тобой, ожидая, отвергая законы гравитации и все законы физики. Как и сокеаном, я знала — ощущала, — что мне виден лишь кусок с берега, что мнедаже не дано строить догадки о глубине и ширине его, о немыслимой бездне тьмы,раскинувшейся передо мной.

Обитают ли в ней диковинные создания? Такие, которые лишьсны или кошмары могут показать? Я глядела на мерцающую текучую тьму и ощущала,как оцепенение отчаяния начинает уходить. Будто отчаяние было щитом, которыйзащищал меня, вызывал оцепенение, чтобы не сломался мой разум. На несколькосекунд я стала чистым интеллектом, который думал: «Что это? Как это постичь?»

Оцепенение начало проходить, будто неохватная чернотавсасывала его, кормилась им. И я оказалась перед ней, перед ней, дрожа,трясясь, с морозом по коже, и ощутила, что тьма меня всасывает, питается моимтеплом. И тут я поняла, что передо мной. Это был вампир.

Быть может, первый вампир, нечто такое древнее, что дажедумать о человеческих телах, содержащих эту тьму, было бы смешно. Она былаизначальной тьмой, ставшей плотью. Это из-за нее люди боятся темноты, простотемноты, а не того, что таится в ней, прячется в ней. Самой темноты. Быловремя, когда она ходила среди нас, поедала нас, и когда на землю падаеттемнота, где-то в глубине нашего мозга просыпается память о голодной тьме.

Этот сверкающий океан черноты потянулся ко мне, и я знала,что, если он меня коснется, я погибну. Я не могла отвернуться, не могла бежать,потому что от тьмы нельзя убежать. Свет не вечен.

Последняя мысль принадлежала не мне — Белль.

Я глядела на тьму, загибающуюся надо мной, и знала, что этоложь. На самом деле не вечна тьма. Приходит рассвет и побеждает тьму, а ненаоборот. Если бы я могла набрать воздуху, я бы вскрикнула, но у меня оставалсятолько шепот. Тьма наклонилась надо мной, и в нее нельзя было стрелять, еенельзя было ударить, и мне не хватило бы личной парапсихической силы, чтобыудержать ее. И тогда я сделала единственное, что было в моей власти, — ястала молиться.

— Радуйся, Мария, благодати полная, Господь сТобою... — тьма замедлила свое приближение, — ...благословенна Ты вженах, и благословен плод чрева Твоего... — Едва заметная дрожь пробежалапо этой текучей тьме. — Святая Мария, Матерь Божия, молись за нас...

Внезапно во тьме появился свет. В этом фантастическом сне уменя на шее засиял крест. Он пылал пойманной звездою, белый и блестящий, и — вотличие от реальной жизни — сияние не слепило, позволяло видеть. И на моихглазах чистый белый свет погнал назад черную тьму.

Вдруг я ощутила под собой сиденье машины, ремень,пристегнутый поперек груди, тело Натэниела, обернувшегося вокруг моих ног.Крест у меня на шее пылал, словно раскалился добела, пылал даже на солнце, имне пришлось отвернуться, но все равно зрение размывалось ослепительным светом.Он не горел бы, если бы опасность уже миновала. Я ждала следующего хода МатериВсей Тьмы.

Вдруг воздух в джипе стал нежным, сладким, как в лучшуюлетнюю ночь, когда пахнет каждая былинка, каждый лист, каждый цветок, и тебябудто обертывает надушенным одеялом воздух мягче кашемира, легче шелка.