Вы хотите поговорить об этом? Психотерапевт. Ее клиенты. И правда, которую мы скрываем от других и самих себя - Лори Готтлиб

Я думаю об этой динамике «соблазнения убожеством» между Шарлоттой и мной, а также между юной Шарлоттой и ее родителями. Не важно, что делала Шарлотта: напивалась, приходила домой поздно, вела беспорядочную сексуальную жизнь – это не вызывало желаемого эффекта. Это пошло не так. То пошло не так. Обрати на меня внимание. Ты вообще меня слышишь?

Сейчас, после вопросов о ноутбуке и пролитом кофе, Шарлотта спрашивает, что ей делать с Чуваком из приемной. Она не видела его несколько недель, потом он пришел с подружкой, а сегодня он снова один. Несколько минут назад, в приемной, он позвал ее на свидание. Или, по крайней мере, она думает, что это свидание. Он предложил ей «потусоваться» сегодня вечером. Она согласилась.

Я смотрю на Шарлотту. Почему, черт возьми, ты решила, что это хорошая мысль?

Ладно, я не говорю это вслух. Но иногда, причем не только с Шарлоттой, я слышу что-то, что говорит пациент – какое-то саморазрушающее направление действий, которое он выбирает или собирается выбрать (например, рассказать работодателю, как он себя чувствует в коллективе, после предложения «будь самой собой»), – и мне приходится подавлять желание воскликнуть: «Нет! Не делай этого!»

Но и быть свидетелем крушения поезда я тоже не могу.

Мы с Шарлоттой говорили о предвидении результатов ее решений, но я знаю, что это больше, чем просто интеллектуальный процесс. Навязчивое повторение – это грозный зверь. У Шарлотты стабильность и сопутствующая ей радость не вызывают доверия – они заставляют ее чувствовать себя тошнотворно-тревожно. Когда вы ребенок, и ваш отец любит вас и играет с вами, а потом исчезает на какое-то время, затем возвращается и ведет себя, как ни в чем не бывало – и это повторяется, – вы узнаете, что радость непостоянна. Когда ваша мать выходит из депрессии, внезапно начинает интересоваться вашими делами и ведет себя так, как и мамы других детей, вы не осмеливаетесь чувствовать радость, потому что по опыту знаете, что все это пройдет. И так оно и происходит. Каждый раз. Лучше не ожидать ничего слишком стабильного. Лучше «потусоваться» с парнем из приемной, у которого по-прежнему есть девушка – или нет, но и когда она была, он флиртовал.

– Я не знаю, что там с его девушкой, – продолжает Шарлотта. – Думаете, это плохая идея?

– А что вы чувствуете по этому поводу?

– Я не знаю. – Шарлотта пожимает плечами. – Взволнована? Напугана?

– Напугана чем?

– Не знаю. Что я не понравлюсь ему за пределами приемной, или что я просто замена его девушки. Или что он чокнутый, потому что у него изначально были проблемы с девушкой. Иначе зачем бы они вместе приходили на психотерапию?

Шарлотта начинает ерзать, играя солнцезащитными очками на подлокотнике кресла.

– Или, – продолжает она, – что, если он все еще с той девушкой, и это не свидание, а просто дружеская встреча – а я этого не понимаю, и потом мне снова придется видеть его в приемной каждую неделю?

Я говорю Шарлотте, что то, как она говорит о Чуваке, напоминает мне ее описание своего состояния при взаимодействии с родителями – не только в детстве, но и сейчас, когда она выросла. Все ли пройдет хорошо? Будут ли они вести себя прилично? Начнем ли мы ссориться? Появится ли отец или отменит все в последнюю минуту? Будет ли мама вести себя нормально на людях? Будет ли весело? Или они снова меня опозорят?

– Да, – говорит Шарлотта. – Я не пойду.

Но я знаю, что пойдет.

Когда наша сессия подходит к концу, Шарлотта повторяет свой ритуал (не верит, что час прошел, медленно собирает вещи, потягивается). Она идет к двери, но останавливается в проеме: она часто так делает, чтобы спросить меня о чем-то или сказать то, что должна была сказать во время сессии. Как и Джон, она склонна к тому, что мы называем «откровением у дверной ручки».

– Кстати… – начинает она небрежно, хотя у меня есть ощущение, что что бы ни последовало, это явно не будет экспромтом. Нередко пациенты всю сессию говорят обо всем подряд, только чтобы приберечь самое важное на последние десять секунд («Думаю, я бисексуал», «Моя биологическая мать нашла меня в Фейсбуке»). Люди поступают так по множеству причин: они смущены; они не хотят, чтобы у вас была возможность прокомментировать; они хотят, чтобы вы были так же взбудоражены, как они. (Специальная доставка! Вот все мои неурядицы, поживите с этим неделю, ладно?) Или это желание: помните обо мне.

В этот раз, однако, ничего не происходит. Шарлотта просто стоит. Мне интересно, думает ли она о чем-то, что действительно трудно рассказать: о своем пьянстве или надежде на звонок отца на следующей неделе, в честь дня рождения.

Вместо этого она выпаливает:

– Где вы купили этот топ?

Звучит как простой вопрос. Водитель Uber, бариста в Starbucks и незнакомка на улице уже задавали мне тот же вопрос о моем новом и одном из самых любимых топов, и каждый раз я отвечала без малейшего колебания: «В Anthropologie, на распродаже!», гордясь своим хорошим вкусом и удачей. Но с Шарлоттой что-то меня останавливает. Не то чтобы я боялась, что она начнет одеваться так же, как я (что уже сделала одна из моих пациенток). Просто нутро подсказывает, почему она спрашивает: она хочет купить такой же и надеть его на свидание с Чуваком – свидание, на которое она предположительно не собирается.

Тем не менее я отвечаю:

– Anthropologie.

– Милый, – говорит она, улыбаясь. – Увидимся на следующей неделе.

И она уходит, но не раньше, чем я на долю секунды встречаюсь с ней взглядом, и она отворачивается.

Мы обе знаем, что произойдет.

Примерно на середине обучения я как-то разговорилась со своим парикмахером о психотерапии.

– Почему вы хотите быть психотерапевтом? – спросил Кори, почесывая нос. Он говорил, что часто чувствует себя психотерапевтом, весь день выслушивая проблемы клиентов. – Слишком много личной информации, – продолжил он. – Я стригу их волосы. Зачем они рассказывают мне все это?

– Неужели действительно рассказывают настолько личные вещи?

– Некоторые – еще как. Не знаю, как вы это делаете. Это настолько… – Он поднял в воздух ножницы, подыскивая нужное слово. – Истощающе.

Он вернулся к стрижке. Я смотрела, как он подрезает мне челку.

– Что вы им говорите? – спросила я. Мне пришло в голову, что когда люди делились с ним своими секретами, они, вероятно, смотрели в зеркало, как и мы сейчас, разговаривая словно с отражениями друг друга. Может быть, так легче.

– Что я говорю, когда выслушиваю все их проблемы? – переспросил он.

– Именно. Вы пытаетесь дать им совет, вставить свои пять копеек?

– Ничего подобного, – сказал он.

– А что тогда?

– «Просто будьте».