Подари мне белые сны - Ника Муратова

Так что отлежись тут у нас на тахте, в тени деревьев, послушай, как фонтаны журчат, как дети мои смеются и плачут, как бабушка им колыбельную поет, как сад шелестит листвой… Возможно, что-то увидишь в другом свете.

— И зачем я тебе тут нужен? Одни неприятности на голову.

— Когда на улице буря, мне даже собаку мою жалко на улице оставлять, что ж я, для друга угла не найду переждать непогоду?

Дни пролетали незаметно. Миша и не заметил, как Бек умудрился вовлечь его во все дела по двору. А они не заканчивались — то сорняки убрать, то виноградник подвязать, то урожай собрать, то старые ветки срубить, чтобы дать силы молодым расти. Прошло знойное лето, окатив сорокоградусной жарой, пролетела золотая теплая осень, непривычно мокрая зима. Миша совсем перестал пить, похудел, раздался в плечах, помолодел, румянец появился. Физически Таперский окреп и пришел в форму еще лучшую, чем был до того, но вот к живописи Бек его так и не смог вернуть. Как ни пытался, ничего не вышло. Миша заявил, что с живописью его больше уже ничего не связывает.

Вскоре изменилась и политическая ситуация. По счастливой случайности именно в это время страна затрещала по швам, расползлась в разные стороны. Не осталось в правительстве уже никого, кому было бы до Миши дело. Жена Таперского неожиданно сжалилась и разменяла их огромную квартиру на две, одну, побольше, оставила себе, а однокомнатную клетушку отдала Мише. Он смог вернуться в Москву, устроился работать в неприметном кооперативе, одном из тех бесчисленных малобюджетных кооперативов, созданных в то время. На жизнь хватало, а большего он и не желал. Музу свою отыскал, но то была уже не Муза, а замученная собственными неурядицами пожилая женщина, на которую он взглянул разок, да больше и не захотел. Жизнь замуровала его в скорлупу, и он не пытался оттуда вылезти даже тогда, когда в ней образовалась значительная дыра. В тесной каморке собственных обид и комплексов было хоть и тяжко, но зато привычнее.

Алекс вспомнил о Таперском совершенно случайно, обнаружив в каталоге советских художников его имя. Имя Таперского всегда было чем-то вроде легенды в их семье. Его картины (подлинники!) украшали не одну стену в их квартире, мама всегда говорила о нем с придыханием, а отец почему-то недолюбливал его. Наверное потому, что мать частенько упоминала, какой, дескать, Таперский особенный, великий художник, талантище, и это давало отцу повод всякий раз чувствовать себя обычным бухгалтеришкой, годным лишь на работу с цифрами и бумажками.

Когда родители решили, что у Саши есть способности к живописи и обычный кружок по изобразительному искусству для него не подходит, привлекли частного репетитора, который по чистой случайности оказался учеником Михаила Таперского. Молодой художник Анатолий Вениаминович стал для него не просто учителем, прояснившим технику рисования, он открыл для тогда еще маленького Саши целый мир сказочных красок, способный превращаться под его кистью во что угодно, повинуясь только лишь его фантазии и мастерству. Алекс отлично помнил, что Анатолий Вениаминович постоянно ссылался на Таперского, когда передавал ему знания. Он исправно приходил к Саше два года, но занимались они не только и не столько техникой, сколько умением видеть предметы особенным образом.

— Таперский всегда говорил мне, что, даже если я никогда не стану великим художником, я должен уметь смотреть на мир своим, особенным, индивидуальным взглядом. То же самое я скажу и тебе, Саша. И наплюй на тех, кто с твоим видением не согласится.

Саша впитывал его слова, словно молоко матери, и они звучали у него в голове еще многие годы после этого.

А потом Анатолий Вениаминович исчез. Никто не удосужился толком объяснить Алексу, что случилось, почему он перестал приходить и почему картины Таперского сняли со всех стен и закрыли в чулане. К Саше пригласили другого учителя, а о Таперском никто не вспоминал.

И вот надо же, через столько лет он вдруг наткнулся на знаменитое имя в каталоге, и воспоминания ожили, как оживает старый хлеб, если его сбрызнуть водой и разогреть в печи. Алекс тут же вспомнил и уроки живописи, и все, что было связано с именем Таперского. Вспомнил и то, что слышал о нем за эти годы. Подумал, что если кто и должен преподавать живопись в интернате, так только он, если еще жив и в состоянии хоть что-то говорить.

Он был настолько рад своей идее, что немедленно принялся за поиски Таперского. Пока в интернате давал уроки он сам. Конечно, делал он это исключительно ради Киры.

— Кира, я совершенно не умею учить детей. Я сам себе не смогу объяснить, что к чему, а ты хочешь, чтобы я других учил.

— Но это же временно, только пока мы не найдем кого-нибудь на постоянную работу.

— Да где ты найдешь такого идиота, кто бы забесплатно согласился ездить сюда за город и давать уроки?

— Но ведь на английский я нашла!

— Так это потому, что ты даешь им взамен визы и разрешение на пребывание в стране, плюс бесплатное проживание. Не такие уж они и волонтеры. А на эти уроки придется искать среди наших, чтобы уж надолго, а то студия только зря будет простаивать.

— Ну уж нет. Студия из моего сна простаивать не должна. Я в ней видела детей у мольбертов, а значит, так и будет.

— Кира, ну не могу я! Ну любимая!

— Ваша мольба услышана, — голосом оператора справочной произнесла Кира, — но раздача поблажек временно приостановлена. Приносим свои извинения.

Алекс вздохнул и понял, что сия участь его не минует. Впрочем, дело это оказалось не столь муторным, как он представлял. Во-первых, дети в интернате были не такими, как студенты вузов или ученики обычных школ. Эти дети не привыкли получать от жизни много и каждый неожиданный дар судьбы воспринимали как самое что ни на есть лучшее чудо. Возможность приобщиться к чудесному миру красок и гармонии, возможность отобразить на листе бумаги цветовую гамму состояния их души представлялась им настоящим волшебством. Даже те, кто не мог по причине своего физического состояния держать кисть в руке, с удовольствием наблюдали за процессом со стороны и просто слушали то, о чем рассказывал Алекс.

Но все же Алекс понимал, что не может дать им то, что они должны получить. И те несколько уроков, которое он дал, годны лишь для начала, но он не сможет заниматься этим постоянно, не сможет постоянно приходить в интернат и «ставить» руки детей. И тут-то ему и попалось