Как проиграть в любви - Сара Ней

что меня видели с Райан Уинтерс, но ты не знаешь, что она та, с кем я действительно хочу встречаться. Типа, встречаться на самом деле, по-настоящему.

— По-настоящему? — Он улыбается. — Ладно. И?

— Очевидно, что она не хочет иметь со мной ничего общего из-за этой фотографии, но мне интересно, можно ли где-нибудь достать видео?

Конечно, у Элиаса есть связь с таблоидами. Или у публицистов его агентства?

Мне нужно это узнать.

Элиас сцепляет пальцы домиком, вертясь на своем рабочем кресле и размышляя. Постукивает кончиками пальцев по подбородку.

— Хм, знаю ли я кого-то, кто мог бы получить запись? — он хмыкает. — Да, скорее всего, — он вздыхает. — Это будет недешево, но вполне вероятно.

Я оживляюсь, сажусь прямо, колено перестает подпрыгивать.

— Серьезно?

— Да, серьезно. — Он качает головой, изучая меня через телефон. — Ты же не думаешь, что это первый раз, когда мне приходится иметь дело с женщиной, пытающейся шантажировать игрока, чтобы получить от него все, что ей нужно?

— Правда?

— Да, правда. — Он снова крутится. — Однажды в прессу обратилась женщина, утверждавшая, что один из моих игроков обрюхатил ее, а потом бросил. Он утверждал, что не только не спал с ней, но даже никогда не встречал раньше. Оказалось, что она не была беременна, а вся эта история была дикой попыткой привлечь его внимание.

— Это ужасно.

Он кивает.

— Да, но таков бизнес. Ну, во всяком случае, темная его сторона. Я могу сидеть здесь и часами рассказывать о всяком сомнительном дерьме, которое происходит, обо всех побочных сделках. Вымогательство. Шантаж. И я говорю не только о фанатках. Множество игроков попадали в горячую воду, занимаясь незаконным дерьмом.

Черт.

Я бы хотел узнать об этом побольше, но не сейчас, сейчас не время.

Элиас перестает двигаться в своем кресле и выпячивает нижнюю губу.

— Вот что я тебе скажу — если мои источники сработают, как обычно происходит, есть хороший шанс, что мы сможем выпустить контрсюжет к твоей следующей игре.

Которая состоится в эти выходные.

— Это было бы здорово.

— Не обещаю, но посмотрю, что можно сделать.

— Я ценю это.

— Не сомневаюсь, — торжественно говорит Элиас. — Сосредоточься. Не высовывайся, держись подальше от неприятностей.

Я киваю.

— Конечно.

— Я буду на связи. — Он тянется вверх, нажимает на наушник, его экран становится пустым, звук пропадает.

Эта чертова игра превращается в проклятый кошмар.

Худшая игра, в которой я когда-либо играл.

Я не могу сосредоточиться, несмотря на то, что Элиас сказал мне, что весь мир будет смотреть. После этого «скандала» все внимание приковано ко мне, и сейчас не время лажать.

Но я облажался, по полной.

— В чем твоя проблема, бро? — Ламар Рэндалл смотрит на меня сквозь клетку своего шлема, капа болтается, чтобы он мог говорить со мной.

— Простите, ребята. Я просто… не в себе.

— Чувак, соберись. — Диего хлопает меня по спине. — Мы тебя прикроем, но ты должен перестать играть как дерьмо.

Да, я должен перестать играть как дерьмо. Не то чтобы я хотел проиграть эту игру, не тогда, когда вся страна, вероятно, смотрит.

Ставки высоки.

Я не могу отвлечься от того, что есть вероятность, что на спортивном канале покажут мой репортаж в перерыве. Элиас сообщил, что ему удалось связаться с папарацци, у которого были права на фотографии, и у него действительно есть видеоматериалы в дополнение к фотографиям.

Мой желудок — это клубок нервов.

Мяч чаще выскальзывает у меня из рук, чем нет.

Мои товарищи по команде и тренеры думают, что я, черт возьми, сошел с ума, и я не виню их, потому что мне кажется, что я действительно схожу с ума.

Они собираются опубликовать эту историю?

Будет ли комментаторам телеканала настолько не наплевать, чтобы показать запись во время перерыва?

Последнее слово за Элом Данненбергом — отставным квотербеком НФЛ, который играл с моим отцом, и во время нашего предматчевого митинга в туннеле, ведущем к игровому полю, я вознес молитву к всемогущему, чтобы Эл прикрыл меня.

Первые две четверти кажутся вечностью.

Покажут ли они этот фрагмент сегодня или выкинут его в корзину, останется загадкой до тех пор, пока я не выйду из душа, не покину стадион и не сяду в свой грузовик.

Впервые за всю свою карьеру спортсмена я смотрю на часы на большом экране не для того, чтобы узнать, сколько еще времени у нас есть, чтобы забить еще один гол, а чтобы знать, когда смогу пойти в раздевалку и посмотреть в интернете.

Как же это хреново!

Вот почему мой отец отговаривал нас от отношений — это извращение разума прямо здесь, это беспокойство о том, что чувствует другой человек и что общественность думает обо мне.

Я едва узнаю себя.

Это не те мысли, которые могут возникнуть, когда игрок линии весом в двести пятьдесят фунтов смотрит на тебя сверху вниз, желая прорваться через линию, как мчащийся поезд.

Толпа оглушительна.

Тренеры на кромке кричат в наушники, мой тренер специальной команды использует нецензурные выражения.

Я вскидываю руки вверх.

— Что?

Все происходит так быстро для парня, который не сосредоточен, тела врезаются в меня, и я едва замечаю, как падаю на землю, один из немногих случаев, когда меня заваливают на землю.

Отлично.

Просто охренительно.

Толпа освистывает меня, когда Лэнс Моррис помогает мне подняться на ноги.

— Какого хрена, чувак?

Я должен отвлечься от этого.

Но я не могу.

Милостью Божьей мы выигрываем игру, но это не дает мне права пасовать; я знаю, что сейчас или позже, или и то, и другое, я получу по заднице. Тренер будет чертовски зол, болельщики еще больше, и я даже не могу представить, что скажет мой брат Дюк, когда позвонит позже.

Обычно он так и делает.

Как только раздается финальный свисток, я снимаю шлем, осознавая, что все смотрят на меня со стороны, а лицо моего тренера окрасилось в свекольно-красный цвет.

Это ярость? Трудно сказать — он всегда выглядит безумным.

Я проношусь мимо него, хватаю бутылку с водой и брызгаю себе на голову, в волосы и в рот — мои товарищи по команде избегают меня, слава Богу.

Я не хочу это слышать.

Ни от кого.

Ни от моих братьев, хотя Дрейк, кажется, ничего не может с собой поделать, бочком подбираясь ко мне. У него сегодня не было игрового времени, и на его лбу нет ни капли пота.

— Эй. Что это, черт возьми, было?

— Очень деликатно. — Он мог бы, по крайней мере, притвориться, что я только что