Золото Плевны. Золото Сербии - Евгений Колобов

Мало первым врага учуять, «голову» и «сердце» упредить и сберечь. Понять нужно, где супостат, как расположен, какими силами располагает, может, крест сдвинуть трэба. И тебе ближе будет и полезней правым плечом стать.

– Кто вторым «плечом» пойдет?

– Гриц Молибога.

– О, це гарно!

– Ну и добре, надевай штаны, босяк, да хоря излови. Пиду в ковальню, Швыря проведаю.

4. Подхорунжий Андрей Свырько по прозвищу Батька Швырь

И была дорога…

Через перевал к Новороссийску, где пешком, где на попутных фурах под сонные команды возничих «Цоб-цобе, бисова душа, чтоб тебя разорвало» и щелканье кнутов и батогов. Из Новороссийска на приказной фелюге до Крыма. Почти двое суток Билый с Сашком на бортах висели, нутро выплевывали под беззлобные шутки обеих команд, морской и сухопутной. Дальше морем с паломниками аж до Греции. То ли псалмы помогли, которые распевали паломники, или животы привыкли к качке, но все устроилось, и можно было спокойно пищу принимать. Встречи, знакомства, незнакомые блюда и растения, сшибки, раны, ароматные сеновалы, монастыри и древние храмы, харчевни и таверны. И вот мы здесь, перед турецким секретом на последнем перевале.

Сейчас Батька Швырь лежал, отвязав веревки, там, куда успел отползти от края пропасти, хватая воздух, и никак не мог надышаться после почти часового подъема по почти вертикальной стенке. Хотя пожилого казака, по правде, подняли на веревках два здоровенных серба, ему оставалось только отталкиваться от скалы руками и ногами. Но эти усилия отобрали все силы.

«Был бы железным, вся ржа обсыпалась бы от такого подъема», – думал он, рассматривая подранные на коленях шаровары. Микола понимал, что сейчас его не полностью поднявшийся отряд наиболее уязвим, только «плечи» могут прикрыть от внезапной атаки. После восхождения последних двух бойцов им нужно отдышаться и пробежать шагов сто по довольно крутому склону до густого кустарника. Там их взять будет уже непросто, ну а пока ждать и надеяться на лучшее. Выдержит ли старик такой бросок? Он опять нашел глазами Швыря, а мысленным взором как сейчас видел, как шел в предрассветной мути по родной станице на удары молота. Утро начиналось в кузне до рассвета. Не было больше мыслей о Сашко, надо было дальше собирать ватагу. Прислушался: часто и звонко застучал малый молот, видать, к концу работа подходит. Принюхался: белый дымок шел из трубы, видать, и горшок мяса с зеленью в печи томится.

– Здорово ночевали, Батько Швырь, – поздоровался пластун.

– Слава Богу.

– Слышу, не спите, молотом балуетесь, дай, думаю, зайду.

– Я и молодой не любил жизнь на сон тратить, а теперь покемарил час-другой – и как новый. А ты чего шастаешь? Думы о походе спать не дают?

Микола хмыкнул. Вот и весь Батько. Вопрос задал, сам и ответил. Нечего и сказать. Швырь подцепил клещами железку на наковальне, сунул в ведерко. Запахло маслом, словно хозяйка на огонь сковородку поставила, масла подсолнечного налила, да и забыла за другой работой. Продолжил:

– Имел беседу я с войсковым судьей, согласился крайний раз за море сходить. На вот, примерь, – он вытащил из ведра, обтер тряпкой и протянул заготовку ножа. Полоска шириной полтора пальца, только кончик чуть заострен. И ручки нет. Но черный металл с серыми волнами как врос в руку. Длинный черный палец. – Познакомься. Твой будет. Ладно ли?

– У-у-у! – только и смог промычать сотник. Сам аж прослезился. Тайком слезу вытер, будто ранняя мушка в глаз попала.

– Послезавтра будет готов. – Швырь забрал будущий пластунский нож и без замаха, неуловимым движением руки кинул в бревенчатую стену. Железо, воткнувшись, тоненько запело. – Центр вроде на месте, заострю, рукоятку склепаю, подправлю, чтоб сам летал. Каким порядком пойдем? – неожиданно перевел разговор о походе.

– Думаю, батька, не зря вас просил сходить, кто ж более опыта и сноровки боевой имеет? И языки вы знаете. Вам и атаманить.

– Негоже подхорунжему при сотнике атаманить, да и какой я охфицер, ни письма ни счета не разумею, за заслуги возвели в достоинство. Советом помогу, но по нраву мне, что ради дела ты за атаманство не держишься. Каким порядком «крест» видишь?

– Думаю, по обстановке будем менять, но основа такая: «плечи» – Молибога с Гулым. В голове сам пойду, вы – «сердце», Довгий – «низ». Гамаюн с вами, готовый усилить любую сторону, и подменяет меня каждые три версты.

– Вроде ладно. Когда идем?

– Седьмицы все дела здесь закончить, думаю, хватит.

Вот и весь разговор. Не думал сотник, что так коротко выйдет. В станице к Швырю нужно было на кривой козе подъезжать. А тут и говорить не пришлось. Сколько времени прошло? Микола Билый вздохнул. Время стерлось. Не было дня, ночи. Исчез отдых. Не стало границ. Память творит чудеса, картинки годичной давности иногда всплывают с невозможной четкостью, пугая сотника – неужели все это было, и только привычно-ободранный вид сотоварищей убеждал в реальности происходящего.

Что мы здесь делаем? Кому мы здесь нужны?! Что за глупая задумка.

Горстка пластунов может изменить судьбу целого края?! Целой страны или, скорее всего, нескольких стран. Много народов, разные религии. Только русский царь с вековым опытом управления разными племенами сможет примирить десяток разных разобщенных ветвей одного народа. Родная Кубань, Сибирь, Кавказ этому подтверждение. Далековато от России, конечно, и две враждебные империи на флангах, если бы мне предложили эти земли, я бы не взял. Полгода назад все казалось простым и легким. Станица. Ватага. Наказ отца. Словно как сон прошлогодний – остался в дымке, не растаяв до конца.

* * *

Сейчас Швырь лежал под кустом лавра в десяти шагах от края пропасти, хватал воздух и никак не мог надышаться. Кровь стучала в ушах кузнечными молотами, и сигнал тревоги казак не слышал. Среагировал только на сжатый кулак, поднятый «головой», инстинктивно выполняя команду «Замри, чужие».

Прислонил голову к прикладу, такому же потемневшему и затертому от времени, как и кожа. Проморгал пот, заливавший глаза. Прикрыл глаза. Веки мелко подрагивали.

Виделась горница чистая. Скамейки, выскобленные добела. По углам образа в рушниках цветастых. На столе самовар латунный, начищенный до зеркального блеска. В его отражении искаженные лики старых казаков: войсковой судья и он – батька для всех походных. Сидят после бани распаренные. Горячий чай душист. Пахнет травами. Парит так от кружки, что пот льется по лбу. Спокойно-то как. Молчат. Все сказано. Теперь ему думать. Эх, годков бы сбавить… Вернуть молодость, задышать жизнью. Если б не обращение по давно забытому имени, не согласился бы Швырь. Не то чтобы годы, просто запал пропал. Не видел