Малахов курган - Сергей Григорьев

В одиночестве Анна грустила, коротая время за работой и песнями.

Красуйся, красота,

Гуляй, гуляй, воля,

По чистому полю!

Белейся, белота,

По белой березе!

Однажды утром песню Анны оборвал взрыв тяжелой бомбы посреди двора Могученкова дома. В окнах вылетели стекла. С крыши посыпалась черепица.

Анна в испуге выбежала на крыльцо и ахнула: осколком бомбы срезало почти напрочь березу, и она поникла, раскинув по земле длинные ветви.

Береза редка в Крыму. А в Севастополе нельзя было сыскать второй, кроме той, что Анна вырастила на своем дворе. Двадцать три года тому назад, покидая родные края, Анна выкопала березу-одногодку, обложила ее корни мокрым мохом и сберегла в дальней дороге от Белого моря до Черного. Во дворе Могученко березка принялась. Анна ее любила и берегла. И дети, вырастая, полюбили белую березку и хвастались перед другими, что ни у кого нет в Севастополе такого дерева…

Анна долго плакала над поникшей березой. Пробовала поднять ее и связать, взяв в лубки[323], – хрупкое дерево сломалось совсем. Из расщепленного пня березы обильно вытекал свежий сок и, густея на солнце, темнел, застывая рыжевато-красными потеками.

В конце апреля во французской армии нерешительного Конробера сменил новый главнокомандующий – генерал Пелисье, человек смелый и отважный. Он решил овладеть Камчатским люнетом и редутами за Килен-балкой, чтобы затем штурмовать Малахов курган. От дезертиров[324]в Севастополе узнали, что Пелисье ведет большие приготовления к штурму передовых укреплений Корабельной стороны. Приготовления заняли весь май, прошедший в обычной артиллерийской перестрелке.

25 мая после усиленной бомбардировки французы предприняли большими силами атаку Волынского редута и Забалканской батареи.

Адмирал Нахимов прибыл на Камчатский люнет в тот момент, когда французам был подан ракетами с редута «Виктория» сигнал штурма. Привязав лошадь к столбику за люнетом, Нахимов пошел вдоль фаса, здороваясь с моряками. Вдруг раздался крик сигнальщика: «Французы идут! Штурм!»

Нахимов приказал бить тревогу. Артиллеристы кинулись к орудиям. Солдаты выстроились на банкетах. Орудия успели дать по штурмующим колоннам два залпа картечью. Матросы не успели зарядить орудия для третьего залпа, как с левого фаса на люнет ворвались алжирские стрелки[325].

Внутри люнета завязался рукопашный бой. Матросы, оставив пушки, взялись за ружья. Юнга Могученко-четвертый, безоружный, не отставал от брата Михаила и Стрёмы… В центр люнета хлынули солдаты французского линейного полка. С правого фаса вторглись зуавы.

Нахимов с обнаженной саблей кинулся в гущу боя. Золотые адмиральские эполеты привлекли внимание врагов. Алжирцы с дикими воплями устремились к Нахимову и охватили его кольцом – ему угрожали смерть или плен. Увидев Нахимова в крайней опасности, матросы пробились к нему и, ощетинясь штыками, отступали, отбиваясь от наседающих французов.

Веню затолкали, он очутился около Нахимова, рядом с братом. Матросы медленно подвигались к выходу из люнета. Вдруг Веня увидел перед собой смуглого чернобородого чужого солдата в высокой феске[326]и шитой золотом красной безрукавке.

– Не робей, юнга! – крикнул Михаил, заслоняя брата.

Солдат в феске, не глядя, ударил Веню прикладом в плечо и ринулся, отбив штык Михаила, к Нахимову, чтобы пронзить его штыком. Нахимов взмахнул саблей. Веня закричал. Михаил оттолкнул Нахимова и прикрыл его грудью, приняв удар на себя, – штык алжирского стрелка пробил грудь Михаила. Со стоном он выронил ружье, повалился, увлекая за собой Веню, и придавил его к земле. Матросы сомкнулись вокруг Нахимова.

Веня с трудом поднялся и, обхватив брата, повернул его лицом к небу. Михаил, раскинув руки, судорожно сжимал и разжимал кулаки. В груди у него клокотало. На губах выступила кровавая пена. Он закатил глаза.

– Вставай, Миша, вставай! Наши ушли! – тормошил Веня брата.

Михаил открыл глаза и прохрипел:

– Братишка, беги, скажи батеньке… Скажи…

– Что сказать-то, Миша? Что сказать? – напрасно спрашивал Веня, прильнув к брату.

Михаил затих, глядя стеклянным, неподвижным взором в небо. По лицу его разлилась широкая безмятежная улыбка. Веня понял, что брат умер.

Юнга осмотрелся, удивляясь наставшей тишине. На люнете, кроме него, уже никого не было. Всюду лежали убитые и стонали раненые. Взглянув в сторону Севастополя, Веня увидел, что ко Второму бастиону медленно движется большая пестрая толпа. Он понял, что это неприятель теснит отступивших с люнета матросов и солдат. С Малахова кургана загремели пушки. Должно быть, это была картечь. Движение толпы остановилось – она разбилась надвое: одни люди бежали врассыпную к валам Второго бастиона, другие отхлынули и остановились. Послышалась трескотня выстрелов.

Веня склонился к телу Михаила. На белой его рубахе проступило красное пятно. Поцеловав брата в окровавленные губы, Веня отколол с его груди «Георгия», поднял с земли братнино ружье и, закинув его за спину, побежал…

Послышались крики. Через вал на люнет не спеша взбирались французы, посланные из резерва. Знаменосец водрузил на валу трехцветный французский флаг.

Веня выбежал из люнета и услышал жалобное призывное ржание: лошадь Нахимова, закрутив поводья вокруг столбика, билась и храпела. Веня отвязал ее и вскарабкался в седло. Лошадь без понукания побежала к Малахову кургану.

С люнета вслед ездоку щелкнуло несколько выстрелов. Над головой прожужжали пули. Юнга пригнулся к луке седла[327]и гикнул по-казачьи. Лошадь поскакала, Веня дал ей волю. Она свернула на Саперную дорогу, оставив по правую руку Малахов курган. На спуске в Доковый овраг Веня придержал лошадь и взял в сторону от дороги: навстречу бежали вереницей солдаты, держа ружья на руку. Впереди солдат на коне, размахивая саблей, скакал генерал Хрулев, за ним – горнист с трубой за спиной. Обернувшись в седле, генерал кричал через плечо солдатам:

– Благодетели, вперед! Выручим «Камчатку»! Благодетели, шибче!

Солдаты бежали, тяжело дыша, бряцая амуницией[328].