Мощи святого Леопольда - Борис Конофальский

Кавалер остановился, боясь приближаться к чумному, но и уходить не собирался, постоял, подумал, поглядел, как дрожит от всхлипов жирная спина этого уродца, и сказал:

– Ёган, арбалет!

Слуга протянул ему арбалет с уже, уложенным на ложе болтом.

Уродец ни как не реагировал на это, толи не слышал, толи не понимал, что это касается его. Лежал, скулил, да подрагивал жирной спиной. Нужно было заканчивать, оставить его кавалер не мог, брать с собой чумного боялся.

Волков готов был уже стрелять, как снизу, громыхая деревянными башмаками по лестнице, прибежал брат Ипполит, крича при этом:

– Господин, не спешите, господин!

Он растолковал всех и пробился к кавалеру. Тот смотрел на него, ожидая пояснений.

– Книги, что мы нашли тут, господин – страшные, – заговорил молодой монах возбуждённо, – надобно знать, кто чтец их и хозяин.

– Да тут один всего есть, – заявил Ёган, указывая на толстяка, – других покуда, не сыскали. Лежит вон зараза, воет.

– Оттого и воет, что знает за собой грех большой, – пафосно заговорил монах и, указав на толстяка, крикнул, – чернокнижник он, слуга сатаны.

Белокожий человек как услышал это, так и завыл в голос, но лица своего к людям не повернул, выл в угол. Высоко и противно. А кавалеру захотелось всадить болт прямо в огромный прыщ. Едва сдерживался.

– Его нужно в трибунал доставить, чтобы выведали подлости его. – Продолжал брат Ипполит. – Пусть инквизиция им займётся.

– Он чумной, не видишь, что ли, – вставил Ёган, – кто ж его чумного из города выпустит?

– Да какой же он чумной, – брат Ипполит подошёл поближе, стал рассматривать жирного человека,– он не чумной, это не бубоны у него, а фурункулы, прыщи. Отверг он Господа и храм души своей – тело своё тоже отверг, не мылся он давно, вот и пошёл, волдырями гнилыми весь.

– Пошёл прочь, – вдруг завизжал толстяк и повернул первый раз лицо к людям, – прочь пошёл, крыса монастырская. Сдохни, сдохни, пёс церковный.

А лицо у него было почти детское, мальчишеское, прыщавое.

Брат Семион, молчавший до сих пор, спросил:

– Сын мой, принимаешь ли ты Святое причастие, чтишь ли Господа нашего, чтишь ли святую Церковь, мать нашу?

– Пошёл, пошёл отсюда, крыса монастырская. Проклинаю тебя, всех вас проклинаю. – Визжал толстяк.

– Проклятые, проклясть не могут, – холодно произнёс кавалер и даже поднял арбалет, чтобы заткнуть пасть этому вонючему уроду.

Чтобы больше не слышать его воя.

– Стойте, стойте, господин, – молодой монах встал меду ним и толстяком, – его судить нужно, в трибунал его доставить.

– Ни кто не выпустит его из чумного города, – отвечал Волков, – отойди монах.

– Подождите господин, – продолжал брат Ипполит,– тогда сами его осудим, и выясним, какие злодеяния он творил. Это важно, это нужно знать, господин, вы же сами чтец книг, должны понимать, что пока мы не знаем их, чернокнижников, так и бороться с ним не сможем.

– Господин, брат Ипполит прав,– заговорил отец Семион,– нужно выяснить, что за злодейства тут чинил этот человек. И потом осудить его.

– Ну, уж нет, я один раз уже сам брался судить, так, меня потом уже дважды упрекали этим, и ещё упрекать будут. А может ещё и спросят.

– Тогда я буду его судить. – Твёрдо сказал поп.– И поможет мне брат Ипполит.

– Я помогу, – согласился молодой монах.

– Ну как знаете,– сказал кавалер, и приказал сержанту,– бери его, коли противно руками не касайся, верёвку на шею, а коли артачится, вздумает, плетью его и палками. Милосердствовать нет нужды с ним.

Сержанту помогал Сыч, уж он-то знал, как выламывать локти. Белокожий толстяк завывал, бился, тряся жиром, не останавливался, пока ему скручивали руки, и этим только злил всех вокруг. А Сыч бил его умело, что б заткнулся. Другой бы от побоев Фрица Ламме, может и замолчал бы, но этот не останавливался, скулил не преставая, чем бесил всех ещё сильнее. Когда его подняли на ноги, и подвели к лестнице, воя и причитаний сержант больше не выдержал и толкнул его с лестницы, толстяк кубарем полетел вниз с грохотом и визгом.

– Дурак, – зло сказал Волков,– мослы сломает, так сам тащить будешь.

Все стали спускаться с чердака, а вой и стоны внизу не прекращались.

– На кой чёрт ты это всё затеял, – раздражённо говорил кавалер отцу Семиону, – всадил бы я ему болт в хребет и дело с концом.

– Как спустимся вниз, вы всё узнает, кавалер,– отвечал поп.– Ваши люди нашли кое-что. Пойдёмте.

– Надеюсь, узнаю,– сказал Волков и стал спускаться.

На первом этаже, про толстяка все забыли, он валялся на полу, а люди окружили одного из солдат, что то разглядывали. Увидав Волкова, они расступились.

– Господин,– сказал Ёган,– гляньте, что мы нашли тут.

Кавалер увидал у одного из солдат на руках небольшой, доброй выделки ларец. Ларец был открыт, он заглянул внутрь. Света было мало в комнате, лишь одна лампа, но этого было достаточно, что бы разглядеть содержимое ларца. Ларец до половины был наполнен золотом. Кавалер запустил туда пальцы. Перебирал монеты. Там были папские флорины, и гульдены из земель еретиков, флорины с лилиями, затёртые и новые, толстые цехины и кроны с отличной чеканкой, новенькие эскудо и тяжёлые дублоны.

Волков поднял глаза на солдата, что держал шкатулку, хотел было спросить, где он её взял, а тот опередил его и ошалело улыбаясь, спросил:

– Господин рыцарь, это же трофей?

– Трофей,– ответил кавалер не сразу, а прикинув в уме, какова будет его доля, а доля его, если считать по чести, будет не малой, как главному ему принадлежит четвёртая часть.

– То не трофей, – вдруг твёрдо произнёс отец Семион.

Он захлопнул шкатулку и уверенно забрал её из рук опешившего солдата.

– Как,– крикнул сержант Карл, – почему ещё?

– Эй, поп, ты слышал, что сказал рыцарь?– Возмутился ещё один солдат.– Он сказал, что это трофей, мы на всех делить будем.

– Имущество еретика или, осуждённого трибуналом святой инквизиции, принадлежит инквизиции и святой Матери Церкви.– Сухо и чёток произнёс отец Семион.

– Это ты, расстрига, что ли святая инквизиция?– Обозлился сержант.

Солдаты смотрели на попа с ненавистью, а тот не боялся, говорил уверенно и твёрдо:

– Коли прихода у меня нет, так то не значит, что я расстрига, да и не бывает расстриг, и рукоположение моё незыблемо, даже если я не в храме служу, а с вами, в чумном городе, слово Божье несу. На то и послан я с добрым рыцарем божьим, в помощь ему, его высокопреосвященством архиепископам Ланна. И коли, нет тут святого трибунала, что бы судить колдуна, я буду таким трибуналом. И негоже вам, добрым людям верующим, вставать на пути святой инквизиции из-за глупой корысти.