За Уральским Камнем - Сергей Жук

С сабельным оружием все понятно. У каждого мастера фехтования имелось свое, привычное для руки и стиля. Для конного боя — сабля, а вот для пешего Вульф решил взять прямые, узкие, но длинные мечи. В европейских армиях они в последние годы используются все чаще, и не случайно.

Тяжелый эфес, надежно защищающий кисть руки, в сочетании с длинным, прямым, обоюдоострым клинком, позволяют бойцу быстро парировать удары и наносить ответные выпады. Большой набор молниеносных выпадов мало оставляет шансов противнику парировать их. Это дает огромное преимущество перед татарское кривой саблей, предназначенной более для рубящего удара.

Вульфу довелось видеть крымских татар в бою, и он справедливо считал, что сибирские татары мало чем отличаются. У тех стремительное неожиданное нападение, туча разящих стрел — основа воинского дела. Сибирцы — охотники, а значит, отличные стрелки из лука, и это основная опасность.

В средствах защиты выбор был огромный. После недолгих размышлений Вульф предпочел взять для боя — кольчуги из крупных плоских колец, под названием «байдан», и зерцало, стальные латы из четырех пластин, прикрывающих спину, грудь и бока. Пластины соединялись стальными кольцами и ремнями. Одевалось зерцало поверх кольчуги. При такой защите опытный боец неуязвим, пока будут сила, быстрота и ловкость в движении. Но в длительном путешествии это облачение — в тягость, а защита нужна всегда. Татарская стрела может настичь из засады, а нож предательски ударить в спину. Здесь у русских есть старое проверенное средство, «тегиляй». С виду обычный стеганный на вате или пеньке кафтан, а внутри вшиты стальные пластины и кольчужные квадраты. Тепло, легко, удобно, и защита неплохая.

Когда дело дошло до огненного боя, у Вульфа загорелись глаза. То было оружие, к которому он питал слабость и поклонялся, как божеству. Перед ним были лучшие образцы мушкетов, ружей, пищалей, пистолей, изготовленных в странах Европы, особенно ценилось оружие итальянских и немецких мастеров. Мушкеты отличались большим калибром и дальностью стрельбы, но были громоздки. Ружья имели малый калибр, длинные стволы и били пулей на большие расстояния. Хороши они на охоте и в оборонительном бою. Пищали большого калибра заряжались картечью и на расстоянии до двух сотен шагов способны нанести страшный урон противнику, особенно когда он нападает плотным пешим или конным строем. Размеры у них весьма разные. Имеются такие, что длиной в пол-локтя, а ствол — на два пальца. Их называли недомерками, ручницами, самопалами. Ремнем охватывалась кисть, и стрелок бил прямо с руки, если Бог силушкой не обидел. А если весом мал, то лучше было действовать с упором о рогуль, бревно или другое подспорье. Если из такой малой пищали шибануть в трудную минуту в морды татарских коней, то в секунду одержишь победу. Ослепленные, пораненные, испуганные кони сами кончат своих всадников или унесут в степь.

Но у Вульфа были и свои изделия, в частности фитильные бомбы. Преимущественно оболочка вылепливалась из глины и отжигалась в печи, начинялась порохом и мелкими металлическими обрезками. Иногда оболочка изготавливалась из металлических полос, на которых предварительно наносилась насечка. Такие несли страшный урон врагу и приберегались для особых случаев. Вульф не только научился их мастерски изготавливать, но и во многом преуспел. Особенно в их метании. Малые бомбы пускали из обычного лука. Но прежде чуть нагревали наконечник стрелы и втыкали его в специальное отверстие бомбы, что залита древесной смолой. Остыв, смола крепко держала бомбу на острие. Та в виде пирамидки, небольшая, но летела, насколько позволял лук, а вреда наносила много, как небольшая пушка.

С метанием больших бомб были определенные трудности. Но вот незадача! Только Вульф начал постигать истину, как подоспела поездка в Сибирь. Изучив работы китайских и итальянских древних ученых, ему удалось изготовить «адово пламя», что не взрывалось, как порох, а горело так, что никакой ветер не мог его задуть. Если поместить то пламя в медную трубку, получалась огненная стрела. Вульф назвал ее греческой. Но беда была в том, что Вульф не мог заставить ее лететь туда, куда требуется. Греческая стрела вычерчивала самые замысловатые фигуры в воздухе, но падала не по воле оружейника Вульфа. Оперение, наподобие стрелы, немного помогало, но часто просто сгорало. Швед, наблюдая за полетом греческих стрел, заметил, что чем выше скорость, тем устойчивее летит по направлению стрела.

«Что же! — решил он. — Разберемся с этим в Сибири. Там поболе простору, чем на Москве, и попов помене, а то, как пустишь греческую стрелу, так тебя сразу как колдуна на костер тащат».

К приходу господ все было готово. Оружие для себя и князя Петра выбрано одинаково, но и званию было уделено должное внимание. То, что предназначалось для молодого князя, отличалось особым убранством. Золоченое зерцало, сабли, украшенные каменьями, должны подчеркивать высокий титул хозяина.

Казалось, князю Петру предстоит веселое увлекательное путешествие. Но почему же лик князя часто задумчив и невесел? Виной тому еще одно дело, что поручено ему в приказе Казанского дворца. Дело тайное, и касалось оно большого государева задания, что выполнял воевода Яков Игнатьевич Хрипунов. Пожалуй, мало кому в Сибири довелось выполнять столь тяжелое дело.

Дмитрий Иванович Черкасский в последнюю встречу перед отбытием в Сибирь был взволнован, как никогда, и поделился с Петром тяжелой думой:

— Воевода Яков Хрипунов взялся добровольно сыскать для государя серебряную руду. Но дело то может оказаться невыполнимым. Сильно много у него будет врагов. Следуй за ним и тайно веди сыск. Будет потом возможность сообщишь государю правду. Если догонишь воеводу Якова Игнатьевича, будь с ним рядом советником и помощником, передашь, что от меня, он поймет. Более сказать не могу, сам ничего не ведаю. В дороге все узнаешь.

Князь Петр удалился в березовую рощу, что окружала их усадьбу. Сюда он часто уединялся еще с детства. Эта особенность Петра долгое время беспокоила близких ему людей, но в конце концов те привыкли, и стали относиться к ней терпимо, как к небольшой, юношеской блажи. Но причина этой привычки была серьезней, хотя суть ее многие годы оставалась неведома и Петру.

С малых лет его беспокоили видения, а позже стали его радостью и тайной. Первое время они были случайны, но маленький Петруша научился их вызывать по своей воле. В них он созерцал далекие восточные страны и был участником этих видений. События происходили помимо его воли, но каким-то образом не противоречили его желаниям. Как он выяснил позже у заморских купцов, то был богатейший город Самарканд. Белоснежный дворец, с голубым потолком, зеленые стены, мозаичные украшения, арабские письмена на стенах. В тех видениях это было его домом.

Он видел, но не слышал. Солнце было там жарким и грело круг-лый год. Дыни, арбузы, виноград, что большая на Руси редкость, и по карману только боярам, росли там в изобилии и были доступны любому бедняку. В этих видениях Петр познавал и таинства любви. Танцующие восточные красавицы, которые обучали его телесной любви, ощущались как реалии. Восточные мудрецы учили его наукам о звездах, математике, и хоть Петра это мало интересовало, однако неведомым образом он познавал и эти премудрости.