Дети нашей улицы - Нагиб Махфуз

Возвращая скот хозяевам, Касем заворачивал то в один дом, то в другой, сначала в квартале Габаль, потом в квартале Рефаа, пока не осталась лишь одна козочка, принадлежащая госпоже Камар — единственной зажиточной женщине квартала бродяг. Она жила в одноэтажном доме с небольшим двором, посреди которого росла пальма, а в углу стояло дерево гуавы. Касем вошел во двор следом за животным и столкнулся там с рабыней Сакиной, чьи вьющиеся волосы уже были тронуты сединой. Он поздоровался с ней, и она спросила, улыбаясь:

— Ну, как козочка?

Касем ответил, что доволен ею, и собрался уже было уходить, как с улицы вернулась хозяйка. Ее полное тело скрывала накидка, а черные глаза из прорезей чадры смотрели на него с лаской. Он посторонился и отвел взгляд вниз.

— Доброго вечера! — сказала она ему мягко.

— Доброго вечера, госпожа!

Женщина замедлила шаг, чтобы рассмотреть козочку, потом обратилась к Касему:

— День ото дня козочка набирает вес. Все благодаря тебе!

Касем был поражен не столько добрыми словами, сколько ее ласковым взглядом.

— Благодаря Всевышнему и вашим заботам! — ответил он.

— Принеси ему ужин! — приказала госпожа Камар рабыне.

Благодарный Касем воздел руки и проговорил:

— Вы безгранично добры, госпожа!

Он еще раз поймал ее взгляд, попрощался и вышел. Как всегда при встрече с ней, он был взволнован нежностью и пониманием, которые матери дарят своим детям и которых он был лишен. Если бы его мать была жива, то ей сейчас было бы столько же лет, сколько госпоже Камар. Как удивительны были проявления нежности на улице, где привыкли хвастаться силой и грубостью! Не менее удивительна ее скромная красота, пробуждающая у него в душе радость. Это было совсем не похоже на его свидания в жаркой пустыне, когда он испытывал слепую страсть, подобную голоду, которая всегда заканчивалась холодным безразличием. Закинув посох на плечо, он поспешил к дому дяди, от волнения не замечая ничего вокруг. Семья уже собралась на балконе и ждала только его. Он сел с ними за стол, на котором стоял ужин — фаляфель, лук и арбуз. Хасану уже исполнилось шестнадцать. Он рос высоким крепким юношей, и дядя мечтал лишь о том, чтобы сын стал надсмотрщиком квартала бродяг. Как только поужинали, тетя убрала со стола, и дядя сразу ушел. Молодые люди оставались на балконе, пока голос со двора не позвал:

— Касем!

Оба встали, и Касем ответил:

— Мы идем, Садек!

Садек встретил их радостной улыбкой. Он был одного возраста и роста с Касемом, но только слишком уж тощ. Садек работал помощником лудильщика в первой со стороны аль-Гамалии лавке. Друзья направились в кофейню Дунгуля. Как только они вошли, восседавший на лавке в центре поэт Тазах обвел их взглядом. Саварис сидел рядом с Дунгулем у входа. Молодые люди покорно подошли к надсмотрщику и поздоровались с ним, хотя он приходился Касему и Хасану родственником. Они заняли место на тахте, и служка тут же принес им кофе, любимый Касемом кальян и чай с мятой — их обычный заказ. Саварис, косившийся с презрением на Касема, вдруг грубо спросил:

— С чего это ты такой аккуратный, как девушка?!

Касем залился краской смущения и проговорил извиняющимся тоном:

— В чистоте нет ничего предосудительного, уважаемый!

Саварис злобно нахмурился:

— Нехорошо так дерзить в твоем возрасте!

В кофейне стало настолько тихо, что, казалось, в слух превратились не только посетители, но и стены, и вся посуда. Зная ранимость друга, Садек смотрел на Касема с сочувствием. Хасан же спрятал за стаканом имбирного напитка лицо, чтобы надсмотрщик не смог разглядеть отразившейся на нем ненависти. Тазах дотронулся до струн ребаба, полилась музыка, и зазвучали слова похвалы в адрес управляющего Рефаата, надсмотрщиков Лахиты и Савариса. Поэт продолжал:

«Адхаму показалось, что он слышит шаги. Эта медленная тяжелая поступь разбудила едва уловимые, как аромат чего-то знакомого, смутные воспоминания. Он повернулся лицом к двери и увидел, как она открывается. В проеме появился мощный силуэт. Адхам уставился на него с удивлением и напряг зрение в слабой надежде.

— Отец?! — громко простонал он.

В ответ раздался старческий голос:

— Добрый вечер, Адхам!

Из глаз Адхама хлынули слезы. От счастья, которого не испытывал уже двадцать лет, он захотел привстать, но не смог».

— Погоди, Касем, у меня кое-что есть для тебя! — сказала ему Сакина.

Касем остался стоять у пальмы, к стволу которой привязал козочку. Пока он ждал рабыню, скрывшуюся в доме, сердце его взволнованно билось, подсказывая, что, судя по ее голосу, его ожидает нечто приятное и это как-то связано с добрейшей хозяйкой дома. Он почувствовал, как сильно ему хочется сейчас увидеть ее глаза или услышать голос, от которого по его телу, жарившемуся весь день в пустыне, пробежит прохлада. Сакина вернулась со свертком и вручила его со словами:

— Это пирог. Ешь на здоровье!

— Поблагодари от меня свою щедрую хозяйку.

Вдруг из дома послышался ее нежный голос:

— Благодари Господа, добрый юноша.

Не посмев взглянуть в ее сторону, он поднял руку в знак благодарности и ушел. Опьяненный счастьем, он повторял ее слова: «Добрый юноша». Ни один пастух еще не слышал такого. И кто это говорил?! Такая уважаемая женщина в его несчастном квартале! Он обвел затуманенным взглядом квартал, который поглотили сумерки, и подумал: «Несмотря на все убожество нашего квартала, здесь есть вещи, которые могут осчастливить бедное сердце!» От грез его отвлек крик: «Деньги! Держите вора!», и он увидел мужчину в чалме и широкой белой галабее, бегущего вглубь квартала. Все устремились на крик: сбежались мальчишки, вытянули шеи в его сторону уличные торговцы, кто-то высунулся из окна, кто-то поднялся из подвала, из кофеен повыходили посетители. Люди обступили его со всех сторон.

Рядом с Касемом оказался мужчина, который безразлично наблюдал за происходящим, почесывая себе спину деревянной палкой.

— А кто это? — спросил его Касем.

Продолжая чесать спину, мужчина ответил:

— Обойщик, что работал в доме управляющего.

Надсмотрщик квартала бродяг Саварис, а также Хагаг, надсмотрщик квартала Рифаа, и Гулта, надсмотрщик квартала Габаль, подошли к мужчине. Они приказали людям разойтись, и те тут же отошли в сторону. Женщина, выглядывающая из окна в квартале Рифаа, сказала:

— Это все из зависти!

Другая, высунувшаяся из окна дома в квартале Габаль, ответила:

— Поверь мне, все завидовали, что он получил заказ в доме управляющего. Упаси нас Бог от завистливых глаз!

Третья, стоявшая на улице у входа в дом и вычесывающая вшей из головы сына, добавила: