Судьба протягивает руку - Владимир Валентинович Меньшов

попадается «Розыгрыш», смотрю и думаю, что нам удалось собрать хорошую актёрскую команду – интересных симпатичных мальчиков и девочек. Превосходно проявили себя Наташа Вавилова, Дуся Германова, но главная удача, безусловно, Дима Харатьян, который сыграл блестяще, а ведь парень был без опыта, пришёл с улицы, и вообще-то я сомневался, надо ли брать его на роль Грушко. Он мне понравился сразу, но казалось, что типажно больше подходит другой мальчик. По своей неопытности я ещё не знал, что умствования в этом процессе не очень уместны, а сомнения одолевают ровно до того момента, как начал вплотную работать с артистом. Через пару съёмочных дней ты уже представить не можешь, что недавно сомневался, потому что уже полностью сжился, сроднился с исполнителем. Сближению с юными актёрами способствовало и то, что я проводил с ними кучу времени, работал, как говорится, играющим тренером, каждому показывал роль от начала до конца, мы даже делали своеобразные «радиоспектакли», мне было очень важно, чтобы реплики воспринимались органично на слух, и ребята играли сцену, а я слушал магнитофонную запись, и только когда всё оказывалось точным по интонации, пускал их на съёмочную площадку.

Ещё мне нужно было подобрать актрису на роль классной руководительницы, и в этом вопросе мне, наконец, пригодилась заветная тетрадка – символ моей самонадеянности, где я ещё студентом Школы-студии МХАТ на полном серьёзе каталогизировал артистов, с которыми хотел бы поработать. В списках была отмечена актриса МХАТа Ханаева, и я решил пригласить Евгению Никандровну на главную роль математички. Она была в числе первых выпускников Школы-студии МХАТ 1947 года, а когда я взял её в «Розыгрыш», ей было 55. Принимая решение, я не помнил её незначительных ролей в кино, в том числе в «Монологе», где она сыграла эпизодическую роль, густо окрашенную немецким акцентом. Я ориентировался на запись в тетрадке и воспоминания о мхатовском спектакле «Мещане», который посмотрел в 1965 году – это был дипломный спектакль их курса, 1947 года. В Художественном театре Ханаева вниманием режиссёров избалована не была и, когда пришла по моей просьбе на «Мосфильм», то сразу же, смущаясь, спросила, не перепутал ли я её с кем-нибудь, напомнив, что значительных работ в кино у неё нет. Я сказал: «Нет, не перепутал», а сам приглядывался, прислушивался и понимал, что артистка ну просто в десятку, что Ханаева с её лицом и манерой – идеальный образ учительницы. Я был просто счастлив своей находкой, но тут случилось непредвиденное. Мне предложили вместо Ханаевой другую актрису, по-настоящему знаменитую. Это было, несомненно, формой давления на начинающего режиссёра, однако у обратившихся ко мне кинофункционеров имелись вполне резонные мотивы. Дело в том, что у «Мосфильма» была Студия киноактёра, где числились в штате и получали зарплату множество артистов, а потому вполне логично привлекать к работе именно их, а не кого-то со стороны. Правда, такая логика нередко вступала в противоречие со взглядами постановщиков, да и, как правило, сами артисты Студии то и дело позволяли себе встать в позу и отказаться от роли. С такой ситуацией я сталкивался неоднократно, предлагая кому-то из штатников работу, а они в ответ оскорблялись, дескать, я не тем тоном обращаюсь, не те роли предлагаю, без соблюдения церемоний.

Каким-то образом в Студии киноактёра прознали о «Розыгрыше», мне позвонил её директор по имени Адольф и сообщил: «Вашим сценарием заинтересовалась Смирнова». Ничего себе: народная артистка Советского Союза Лидия Николаевна Смирнова хочет играть в моём фильме, и мне это доносят уже, по сути, в форме директивы. К счастью, я был глуп и не принял «звонок сверху» за неприемлемое вмешательство в художественный процесс, а просто подумал: «Ну что же, мы сделаем пробы и проверим, кто лучше». Я был абсолютно уверен: моя кандидатура намного выигрышнее, точнее.

Вообще у меня получились очень хорошие пробы. По сути, вышло отдельное произведение, созданное хотя и скупыми средствами, но изобретательно. Пробы происходили в большом павильоне, я задействовал почти всех участников картины. Эпизоды с учениками организовал так, чтобы по окончании сцены камера не выключалась и у меня была возможность продолжить общение с ребятами. В результате удалось зафиксировать юных артистов раскрепощёнными, когда они произносят реплики «от себя», и выглядело это очень органично.

Мы выстроили пусть и очень условную, но всё-таки декорацию, в которой было проще существовать, в павильоне звучала музыка. Мы установили условные двери с надписью «Учительская», куда по очереди входили, чтобы сыграть свою сцену, Лидия Николаевна Смирнова и Евгения Никандровна Ханаева. Потом на монтаже какие-то эпизоды я давал целиком, а некоторые нарезал так, чтобы одна и та же реплика шла сначала в варианте Смирновой и тут же, встык, в версии Ханаевой. В итоге получился не просто рабочий материал, не просто подспорье для принятия решения по выбору артиста, но и увлекательнее зрелище.

На показах мы синхронизировали плёнки со звуком, изображением и музыкальным оформлением, так что возникало целостное представление о возможностях исполнителей, о драматургическом материале и режиссёрских задумках.

К сожалению, плёнку смыли, переработали на серебро, и моя творческая затея осталась существовать только в пересказах и легендах. Уверен, сохранись они для истории, сейчас бы смотрелись не просто как любопытный артефакт истории кино.

Традиции и нравы того времени предполагали, что роль математички должна достаться Лидии Смирновой. Начинающему режиссёру не стоило рассчитывать, что к нему станут всерьёз прислушиваться, хотя я выступал на худсовете и доказывал, что Ханаева лучше. Слова мои особого веса не имели, но пробы оказались настолько убедительны, что кандидатуру Евгении Никандровны невозможно было не принять. Помню, после худсовета ко мне подошёл Даль Орлов, в то время главный редактор Госкино, и сказал: «Ну, честно скажите, вы специально так плохо сняли Лидию Николаевну?» Я был изумлён такой постановкой вопроса, потому что даже в голову мне не могла прийти подобная интрига.

Конечно, если бы утвердили Смирнову, я снимал бы её, но кино серьёзно проиграло бы без Ханаевой, с её неповторимым обаянием, с её простым, немного комичным лицом. И то, что Евгению Никандровну утвердили, стало, безусловно, пусть и маленьким, но чудом.

Этими пробами мне удалось доказать право на профессию, ведь на «Мосфильме» плохо представляли, смогу ли я вообще сделать что-то стоящее. Именно тогда, по сути, и состоялось моё благословение в режиссёры.

Покуда директор картины Маслов искал способы, как меня прищучить, я разрывался на части, потому что проблемы возникали на каждом шагу, и каждая из этих проблем требовала моего непосредственного участия – с декорациями, реквизитом, светом и, разумеется, с актёрами, в том числе и с актёрами состоявшимися, известными, потому что попробуй им просто сказать: «Ну всё, работаем». Нет, маститый актёр требует к себе особого внимания, ждёт, когда ты лично ему уделишь время. На площадке мне от них доставалось, а тут ещё и директор палки в колёса вставляет, не знаешь, откуда ждать подвоха.

К какому эпизоду ни приступаем – по его ведомству накладка. Особенно запомнился момент, когда должны были снимать в школе. Поначалу предполагалось задействовать новую, современную школу, но позже, проезжая как-то неподалёку от Арбата, я заметил гимназию в старинном стиле, и в итоге выбрали её. Это было эффектное строение начала ХХ века в Староконюшенном переулке. Мне понравилось, что там красивая лестница, широкие коридоры, просторные классы. Мы знали, что будем снимать в весенние каникулы, когда школа свободна, но приехав туда с оборудованием и артистами, обнаружили, что в здании идёт ремонт.

Я хватаюсь за голову, обращаюсь к директору фильма: «Как же так?» А он как будто ни при чём. Еле-еле мы эту ситуацию разрулили, съёмки прошли, где предполагалось, но впереди нас ожидало ещё множество разнообразных накладок. Я был вынужден даже обратиться к директору творческого объединения, рассказать, что вместо помощи сталкиваюсь с настоящим вредительством, но жалобы оказались бесполезными…

Разумеется, кроме разочарований, нестыковок и нервного напряжения, были на «Розыгрыше» и приятные моменты. Я довольно много общался с Зиновием Ефимовичем Гердтом, очень симпатичным человеком, его квартира была неподалёку от «Мосфильма», и он меня приглашал к себе на очень вкусные обеды. У нас нашлись общие знакомые, например, Петр Тодоровский, с которым я тоже дружил, а ещё в компании у нас были Гарик Бардин, сыгравший учителя французского, Наташа Фатеева, исполнившая роль завуча, Муза Крепкогорская – тоже представитель педагогического коллектива, кстати, одна из самых требовательных артисток, непрестанно привлекающая к себе внимание режиссёра.

А ещё «Розыгрыш» запомнился мне работой с Лёшей Борзуновым, моим талантливейшим однокурсником по Школе-студии МХАТ. Лёшу я взял на небольшой, но яркий эпизод: он сыграл милиционера. Правда, во время съёмок я с удивлением обнаружил, что за прошедшие годы как актёр он, пожалуй, не вырос, а ведь