Разбитое сердце королевы Марго - Екатерина Лесина

– Далматов, ты сам-то не запутался?

Неловкая улыбка. Хотелось бы пошутить, но шутки не получается.

– Мы за город едем… знаешь, будь я наивной дурочкой, и то бы заподозрила неладное. – Саломея щурится, пытаясь разглядеть хоть что-то в снежной круговерти. – Она вчера сказала, что остановилась у друга, что он в глуши обретается, вот только не говорила, что в такой глуши.

Дорога.

Хмурый ельник, в котором ветер стихает, оставаясь за колючей стеной. Но вой его доносится.

– Но похоже, меня считают более чем наивной дурочкой…

Дорога ухабистая, и машина еле-еле ползет. Озеро открывается как-то сразу. Круглое. Сизое. Схваченное толстым льдом, оно глядится огромным зеркалом, которое утопили в белых сугробах.

Дорогу перегораживает шлагбаум, залепленный снегом. И Далматову приходится выбираться, чтобы открыть проезд. «База отдыха «Турист».

Покосившийся проволочный забор. И дома, утонувшие в сугробах по самые крыши. Старая мачта с древним громкоговорителем. Тишина.

И серой тушей выделяется огромное здание – базы.

– Нам, похоже, туда. – Саломея хлопает себя по бокам и прыгает, пытаясь согреться. Здесь, за городом, мороз особенно ощутим.

– Ждем.

– Чего? – Она не хочет ждать, она хочет, чтобы все наконец закончилось. И Далматов разделяет ее желание, только еще рано.

– Кого… нам ведь нужен свидетель. А вдруг заблудится…

Ждать пришлось долго. И Саломея спряталась в машине, дверцу оставила открытой, все одно салон моментально вымерз. И телефонный звонок Далматов услышал.

– Да… да, конечно, мы едем… – Саломея говорила, глядя на мертвое строение базы. – Но вы же видите, что на улице творится… может, перенесем… нет? Уезжаете? Вы не говорили… надолго? Конечно-конечно… нет, скоро уже будем… тут за городом – настоящее безумие… а где вас там искать? Вы уж извините… кто мог знать…

– Тот, кто читал прогноз погоды, – проворчал Далматов, кляня тот миг, когда вздумалось ему влезть в эту историю. Он похлопал по груди, проверяя, на месте ли медальон. – Волнуются?

– Да. – Саломея убрала трубку в карман. – Илья… я вот тоже несколько нервничаю. Ты уверен, что она приедет?

Далматов ни в чем уверен не был.

Но она приехала.

Крохотная дамская машинка темно-вишневого цвета, именно то, что подходит для лесных прогулок. Полыхнули фары и погасли, а машинка осталась у шлагбаума.

– Видишь? – Далматов отправился встречать гостью, которая сама выбралась. – Рад видеть вас.

– Не могу ответить тем же. – Дама куталась в меха. – Надеюсь, это была не шутка…

– Какие шутки? Все более чем серьезно… вы ведь хотите понять, как убили вашего сына? Тогда держите… – Он протянул черный прямоугольник планшета. – Радиус действия метров триста обещали… правда, при нынешней погоде лучше подойти поближе. Запись будет вестись автоматически.

Надежда ничего не стала спрашивать, а Саломее подумалось, что она, похоже, и вправду с ума сошла, если до сих пор не передумала.

Ночь святого Варфоломея закончилась огненным рассветом, охватившим Париж, и тихой ненавистью, которой проникся Генрих к Екатерине и к дочери ее. Ненавидеть Маргариту было куда проще, она, все еще наивная, была безопасна.

И искренне пыталась угодить супругу.

– Матушка больше не гневается на вас, – сказала она спустя несколько дней и одарила Генриха улыбкой. – Она счастлива обрести еще одного сына…

Сама Екатерина внушала Генриху страх. Он помнил ее, грузную неопрятную женщину, которая следила за его воспитанием столь пристально, что воспитывали его едва ли не усердней, нежели отпрысков Екатерины.

Ныне она изменилась мало, будто годы и вовсе не коснулись, разве что посеребрили волосы и добавили веса. Екатерина по-прежнему была хозяйкой в Лувре, что бы там ни полагал наивный король, более занятый охотой и иными увеселениями.

Екатерина ему не мешала.

Она ловко управляла своими детьми и теперь дотянулась до Генриха.

А он, тогда, глянув в снулые глаза ее, испытал воистину животный ужас, который напрочь лишил воли. В голове осталась одна мысль: он не готов умереть.

Не сейчас.

– Зато ваша матушка крайне недовольна вами.

Екатерины боялась и собственная дочь ее. Генрих понял это не сразу, а поняв, обрадовался, потому что теперь был не одинок в этом страхе, ко всему получил оружие, способное уязвить беспутную женщину, навязанную ему в жены.

Она была такой…

Неправильной.

Наивной.

И радостной, хотя, видит Бог, не имелось у Генриха ни единого повода для радости. Он, король Наваррский, надежда и опора всех протестантов Франции, вынужден был отречься от собственной веры. И это отречение ему припомнят не единожды… ко всему он так и не обрел вожделенной свободы.

Кто он ныне?

Названный сын Екатерины Медичи, хитрой итальянки, которая притворяется доброй? Генрих знает, что ее доброта – тот же змеиный яд. А на деле он – пленник.

Венценосная добыча в кривоватых ее пальчиках.

И ей доставляет несказанное удовольствие эту добычу терзать, не пальчиками, а беседами, в которых Екатерина стала вдруг испытывать огромную нужду. Она полюбила совместные вечерние трапезы, во время которых Генрих чувствовал себя главным блюдом, и прогулки… и стражу, маячившую за спиной Генриха, ласково называла охраной.

В городе все еще неспокойно.

И Екатерина опасается за жизнь дорогого зятя, она ведь не хочет, чтобы с ним случилось несчастье, как не желают того король и оба герцога…

Те Генриха ненавидели. Он не заблуждался в том, не принимал за правду ни слова их, ни улыбки, ни братские объятья.

В отличие от Маргариты.

Неужели она, при всем ее образовании, о котором ему твердили, настолько глупа?

Или просто не желает мириться с действительностью?

Щебечет птичкой… вьется… следит за каждым шагом его, чтобы донести матушке… и стоит Генриху совершить хоть малейшую ошибку… он не заблуждался.

Тень неповиновения, и он погибнет.

Пусть не от клинка католика, но от яда из тех, что поставляет Екатерине ее верный Козимо… или от несчастного случая, у Карла найдется изрядно людей, которые оный случай устроят с превеликой охотой… нет, Генрих истово жаждал выбраться из клетки Лувра, однако при том не позволял усомниться в собственной преданности.

И единственное, что ему оставалось, дабы не сойти с ума, эта нелепая женщина.