Великая война без ретуши. Записки корпусного врача - Василий Кравков

10 сентября. 8 утра, а отъехали от Смоленска всего 20 верст. В 2 часа ночи в Орше. Едем как по неприятельской земле, без воды на станциях, не видно жел[езно]дор[ожных] властей; поезда как бы сами собой двигаются, когда им вздумается. […] Голодаем; едим солдатский черный хлеб, от к[ото]рого у меня болит живот; еле-еле достал жареного цыпленка за 1 руб[ль]. На станции Коханово[572] на авось бросил в ящик две открытки детям. Трагедия недохождения к нам писем из дома и от знакомых. Ежеминутные остановки поезда с продолжительными] стояниями нервят, раздражают… […]

12 сентября. Прекрасная лунная ночь. 7 утра — в Славеня[573]. Нас опережают санитарные поезда и со снарядами. […]

13 сентября. На рассвете переехали Березину. Утром в Борисове. Плетемся истязательно медленно. […]

Бедствия беженцев, жалобы их на «грабильщиков» — наших солдат… 5-я телеграфная рота при нашем штабе с разгона проехала до Москвы! Железнодорожные пути — сплошные мусорки и клоаки… По дороге нельзя достать хлеба, сахару, соли, молока, яиц, зато корову можно купить за 10 рублей! На остановках брожу по сосновому бору, не разлучаясь в мыслях с своими ребятами. […]

14 сентября. Воздвиженье! 5 утра — в Минске. Штаб наш в Молодечно; Вилейка моя дорогая опять наша! Долгое стояние у станции в ожидании выгрузки. Пролетели невысоко три наших аэроплана. Какой бутафорией они представляются! Солдат охранной роты нашего штаба передавал, как они в составе 40 чел[овек], будучи вооруженными, утекали от нескольких челов[ек] немецких кавалеристов, бросивши весь скот, свои шинели и не сделавши ни одного выстрела; оказывается, они — из дружины, и не все умеют обращаться с ружьями. Сестры порассказали, в каких ужасных условиях эвакуировались по железной дороге на Минск раненые и больные — на открытых платформах, тысячами, по 2–3 дня не евши и не пивши… […]

15 сентября. Злой ветер бушует, плачет дождем природа… Поселился в Контрольной палате на Юрьевской улице. В Минске расположились, между прочим, и штабы 1-й, 2-й, 4-й, 10-й армий. Многие госпиталя загнаны в Москву. Состав корпусов растаял до 3–5 тысяч; многие части без шинелей, без сапог. О реляции одного командира части, донесшего, что 540 чел[овек] погибли от удушающих газов, оказалось — сдались просто в плен. Контролер 4-й армии передает, что в Варшаве — благорастворение воздухов: сахар по 8 коп[еек] фунт, белый хлеб — 3 коп[ейки], во всех занятых немцами городах — царит полный порядок! Каждый из авиационных отрядов у нас состоит из двух никуда не годных и двух испорченных аэропланов. Гренадерский корпус ушел поправляться в составе 1200 чел[овек]!! Немцы разбрасывают прокламации с призывом образумиться и не следовать преступному водительству нашего правительства. В Барановичах при разлитии спирта много солдат перепилось, и убили нескольких офицеров. […]

16 сентября. Уже не первый день лихоражу, кашляю, припадаю желудком. Ни за что не хочется взяться.

17 сентября. Чувствую себя немного лучше. Прелестная погода. […] Стал получать газеты, больше петербур[гск] ие, чем московские; последние приходят значительно позже. […]

На вокзале и у вокзала все те же потрясающие картины массового бегства людей… «Горе на свете жить», — говорит плачущая баба. Жандармский офицер браво командует своим агентам «не церемониться с жидовьем…»

Позавчера наш штаб перешел из Молодечно в Изяславль[574]. Из трех армий — 1-й, 2-й и 10-й — за большой убылью людей предполагается образовать две армии и приступить в Гатчине или Царском Селе к новому формированию одной из них. Вот хорошо было бы, если бы этот жребий пал на 10-ю армию, но… к сожалению… без связей и протекции наша армия…

Штаб 1-й армии из Минска перешел в Полоцк. […]

19 сентября. Погода чудная, теплая. Утром посиживаю в парке на солнышке, любуясь листопадом и пышным его ковром, покрывшим землю[575]. […]

Был сегодня у меня губернатор, пригласивший на заседание Минского губернск[ого] отделения Комитета великой княжны Татьяны Николаевны[576] для обсуждения вопроса о положении беженцев, накопившихся теперь в губернии до миллиона. […]

Встретился с генерал [ом] Яновым, к[ото]рый продолжает себе поживать вместе с своей женой, разъезжает с ней в казенном автомобиле и вообще не может гневить Бога, ч[то]б[ы] жизнь его на войне хоть чем-ниб[удь] да ухудшилась в сравнении с мирной, даже — стала сытнее! Он передал мне, что в прорыве немцев у Свенцян виноват будто бы штаб фронта, а не штаб нашей армии…

И в «Нов[ом] вр[емени]», и в «Рус[ском] слове» созерцаю изображение холеной, вылощенной, «элегантной» фигуры еще совсем молодого человека — флигель-адъютанта[577] Б. А. Вилькицкого[578] — нашего будто бы «русского Нансена». Ой, крепко сомневаюсь в его подлинных заслугах, кладу голову на плаху в убеждении, что здесь — ловкость рук, и он из славной, столь у нас на Святой Руси многочисленной стаи штукмейстеров и фальсификаторов-очковтирателей! Глядя вообще на всех наших камергеров, камер-юнкеров, флигель-адыотант[ов] и им подобн[ых], мне так и хочется спросить их, «как дошли они до жизни такой…» Россия наша — страна Распутиных, страна тайного блуда, замаскированного разврата «par excellance»[579], страна всяких гадостей, прикрытых фиговыми листьями мнимой святости… […]

21 сентября. […] Все больше и больше приходится слышать жалоб на грабительство наших солдат; многие из них приходят здесь, в Минске, в магазины Топаза и др., заказывая или покупая золотые вещи — браслеты, часы и т.п., — и платят большие деньги.

22 сентября. От штаба Верховн[ого] главноком[андующ]его сообщается о «планомерном переходе наших войск от отступления к наступлению»… […]

Подвиг милейшего коллеги — старшего врача дезинфекционного отряда при 26-м корпусе О.Г. Калины (к[ото]рый, наверное, будет аннулирован!): при отступлении 17 августа из Оран полков 84-й пех[отной] дивизии вернул коменданту бежавших четыре пулеметн[ых расчета], около 60 чел[овек] нижних чинов — артиллеристов, командира Ирбитского полка[580] — трепыхавшегося с перепугу от истерики полковника Никитникова[581]; начальник же 84-й пех[отной] дивизии генерал Козлов[582], бросивши все, утекал сломя голову.