Нежный bar - Дж. Р. Морингер

— Я думал, будет очередь, все захотят занять лучшие места?

— Ну, это же не Джордж Майкл.

Он пустил меня в аудиторию. Я занял хорошее место и стал ждать. Ряды вокруг меня заполнялись. Когда Синатра тихо вошел через боковую дверь, в зале все еще оставались свободные места. Он был без всяких телохранителей и без свиты, в сопровождении своей жены и неряшливого декана. Синатра сел рядом с кафедрой и положил ногу на ногу.

Он оказался не таким, каким я его себе представлял. Он был полнее и выглядел проще. Казалось, он ничем не отличается от декана, суетившегося на сцене, настраивая микрофон, — может, потому что был одет как декан. На фотографиях, которые я видел, Синатра всегда во фраке или в костюме из черной блестящей ткани с тонким галстуком. В тот день на нем был твидовый пиджак, угольно-черные брюки, золотистый галстук и лакированные коричневые мокасины. Чтобы вписаться в обстановку, Синатра пытался выглядеть как студент. Я проникся к нему сочувствием.

Я посмотрел ему в глаза. Сколько раз я видел его голубые глаза на обложках дисков, в кино, но ни одна камера не могла передать яркость этих глаз, которые находились на расстоянии нескольких футов от меня. Его глаза охватывали всю аудиторию, как синие прожекторы, и я заметил, что их синева меняет тон — индиго, васильковый, темно-синий. За этой синевой я заметил нечто еще более удивительное. Страх. Фрэнк Синатра боялся. Он не испугался съесть тарелку макарон с наемным убийцей, но, представ перед аудиторией студентов, потел и нервничал. Его руки дрожали, когда он рылся в карточках с записями, которые затем убрал в нагрудный карман. Он взглянул на жену, и ее улыбка сказала ему: «У тебя все получится». Видя, как он переживает, как страдает тем же желанием понравиться, каким страдал я все четыре года в Йеле, я чуть не закричал: «Расслабься, Фрэнк! Ты всех их стоишь, вместе взятых!»

Декан сказал несколько вступительных слов, и Синатра встал и подошел к кафедре. Он несколько раз кашлянул, прочищая горло, и заговорил. Голос был хриплый. Он звучал как самая старая моя пластинка. Синатра поблагодарил всех за приглашение выступить, и хотя он артист, сказал он, мы должны знать, что прежде всего он певец из салуна. Он любит салуны, и ему нравится это слово. Каждый раз, когда он произносил «салун», его голосовые связки расслаблялись, и проявлялся уличный акцент, сводя на нет все его героические усилия говорить, как выпускник университета Лиги Плюща. В салуне родился его голос, сказал Синатра. Он сам родом из салуна. В салун привела его мать, когда он был мальчишкой, посадила его на стойку и попросила спеть для всех присутствующих. Я огляделся. Все поняли? Фрэнк Синатра вырос в баре! Казалось, никто не удивился, но я стукнул себя кулаком по ноге.

Я не думал, что когда-нибудь испытаю еще большую благодарность Синатре. Я уже понимал, что во многом обязан именно тем, что мне удалось вернуть Сидни и закончить университет. Но когда он донес до меня, что нет ничего дурного в том, чтобы любить салуны, что детство, проведенное в салунах, не лишает молодого человека шансов на успех, на счастье или на любовь такой женщины, как Сидни, я чуть не бросился к нему и не обнял. Я хотел поблагодарить Синатру за то, что он был со мной в тяжелый для меня период. Мне хотелось пригласить его в «Пабликаны». Я поднял руку, чтобы задать Синатре вопрос. Если вы любите салуны, Фрэнк, то у меня есть для вас подходящий! Но прежде чем он успел вызвать меня, декан вышел вперед и сказал, что нашему почетному гостю пора уезжать.

Синатра поблагодарил нас за то, что мы пришли, и с явным облегчением выскользнул за дверь.

Когда до выпуска осталось несколько дней, я придумал себе еще одно — последнее — задание. Официально сменить имя. Пора было избавиться от Джей Ара, «Младшего» и Морингера, чтобы оставить в прошлом эти тяготящие меня имена и заменить их нормальным именем, которое не происходило от соседа моего деда. Мне хотелось отречься от отца и от своих имени и фамилии, мне хотелось иметь фамилию, от которой Сидни не сможет отказаться, когда я сделаю ей предложение.

Но нужно было торопиться. Через считанные дни в Йеле начнут печатать дипломы для выпуска 1986 года, и я решил, что имя и фамилия, напечатанные в дипломе, станут моими навсегда. Мне слишком нелегко дался этот диплом, он слишком много для меня значил, и я должен был позаботиться о том, чтобы в нем стояло мое новое официальное имя. Я не собирался жить под псевдонимом, как Джонни Майклз, также известный под именем Джон Морингер.

Я провел долгие часы в библиотеке Стерлинга, составляя списки возможных имен. Я просмотрел романы, стихи, антологии, бейсбольные энциклопедии, тома «Кто есть кто», выписывая романтические имена, необычные имена, супермужественные имена. Я на пять минут представлял себя то Чипом Оаквудом, то Джейком Макганнинглом, то Клинтоном Вандемиром. Я пробовал подписываться как Беннет Силверхорн, Гамильтон Голд и Уильям Фезерстоун. Я ложился Морганом Ривезоми, а просыпался Броком Манчестером. Я всерьез подумывал о том, чтобы стать Байяром, но, украв рубашку этого парня, я не оставил себе никакого оправдания для кражи его имени. Я экспериментировал с именами бейсбольных игроков девятнадцатого века, таких, как Ред Конкрайт и Джоко Филдз, и расхаживал по студенческому городку после обеда, представляя себя Гловером Лоудермилком. Я примерял на себя разнообразные английские имена, которые нашел в анналах Парламента, вроде Хамдена Ллойда Кадвалладера. В конце концов я понял, что каждое имя, которое мне нравилось, и все имена из моего окончательного списка были такими же мишенями для насмешек, как и Джей Ар Морингер.

В результате я остановился на Чарльзе Малларде. Просто. Ясно. Чарльз — в честь дяди Чарли, Маллард — потому что это ассоциировалось с деньгами и Старым Светом. Чарльз Маллард был мужчиной, который носил галстуки с рисунками фазанов, умел чистить ружья двенадцатого калибра и переспал с каждой хорошенькой девушкой в клубе. Чарльз Маллард был тем, кем, как мне казалось, я хочу стать. И я стал Чарльзом Маллардом. На одни выходные. В последнюю минуту приятель спас меня от этой фантастической ошибки, указав мне на то, что до конца дней моих меня будут звать Чак Дак.

Я решил остаться Джей Аром, но сделать «Джей Ар» своим официальным именем. Тогда мне больше не придется лгать, говоря, что эти буквы ничего не значат. Фамилию я решил взять мамину девичью, Магвайер. Джей Ар Магвайер. Сидни написала это имя своим почерком архитектора на обложке моей йельской тетрадки. Очень красиво, сказала она. Снизу она подписала «Сидни Магвайер». Мы оба согласились, что и это звучит красиво.

Клерк в Верховном суде Нью-Хейвена сказала, что изменить имя очень просто.

— Заполните эту форму, — она подвинула ко мне лист бумаги, — и сможете стать кем угодно.

— Я хочу поменять мое официальное имя на «Джей Ар». Просто Джей Ар. Это можно?

— Просто Джей Ар? Это ничего не означает?

— Нет. В этом-то все и дело. Это законно?

— Меняйте имя хоть на Р2Д2[69]— штат Коннектикут не возражает.