Заложницы вождя - Анатолий Баюканский

Неожиданно в обеденный перерыв его отыскал на литейном дворе «Бура». Всегда насмешливый и уверенный в себе, сегодня «Бура» был каким-то дерганным. Интеллигентная внешность слетела с бывшего уголовника, как головка одуванчика под ветром. Борис его не сразу и узнал: «Бура» замаскировался под доходягу — глубоко нахлобучил на лоб заячью шапку с оторванным ухом, прихрамывал.

— Амба, «седой», амба! — без предисловий, срывающимся шепотом заговорил «Бура», опасливо косясь по сторонам. — Втянул ты нас в темное дельце. «Топорика» на той улочке насмерть кокнули! Хана! Доигрались! В крутую засаду угодили! «Топорик» сильным волком был, ноздрей беду чуял, ты не поверил.

— Не тараторь! — резко оборвал его Борис. — Говори толком. Чего дрожишь?

— Умирать неохота. На меня, шкурой чую, глаз положили граждане-начальнички. Утром приходил тайно в цех тот рыжий из ВОХРа, Платоныч, наводил справочки. Пришьют нас теперь каримовские холуи, как пить дать. Заварил кашу, тебе и расхлебывать, а я… учти, «выковырянный», ежели не выручишь, все на тебя свалю.

— Не трусь, «Бура»! — деланным бодрым тоном сказал Борис. Вспомнил рысий взгляд Каримова, но рассказывать невольному сотоварищу не стал. — Я своим ремесленникам обскажу ситуацию, они всюду верх держат, ВОХР, если потребуется, вверх дном перевернут, а тебя к нам в доменный зачислим. — Борис говорил ерунду и был противен сам себе, однако «Бура» вроде поверил.

Но после ухода бывшего уголовника Борис загрустил. Мерзкое ощущение липкого страха сковало сознание. Плохо помнил, как доработал смену. После гудка, возвестившего о конце рабочего дня, не дожидаясь «Буру», побежал к прессовому цеху; на сбор колонны ссыльных обычно уходило около часа, за это время можно было переброситься парой фраз с кем-нибудь из знакомых женщин, узнать, что слышно об Эльзе.

Думая о своем, Борис поднялся на дощатый перрон, куда обычно сходились перед посадкой на платформы немки, поднял голову и похолодел. Навстречу им, заложив руки в карманы шинелей, шли двое знакомых вохровцев — Платоныч и рыжий с двумя нашивками на рукаве. Не доходя метров тридцати, Платоныч выхватил револьвер:

— На ловца и зверь бежит. Подь-ка сюда, дружочек!

Борис замер, хотел бежать, ноги словно вросли в деревянный настил, хорошо хоть мысль работала четко, лихорадочно прикидывал, в какую сторону лучше рвануть: слева железнодорожные пути, по шпалам далеко не убежишь, справа — разбитая в кисель дорога, но, чтобы добраться до нее, нужно спрыгнуть с перрона да еще пробежать метров пятьдесят. Приостановились и вохровцы, ожидая ответных действий с его стороны.

— Что вам от меня нужно? — Борис старался говорить спокойно, но язык заплетался, как у пьяного, и сердце колотилось о ребра.

— Не волнуйся, проверка документов. Иди-ка сюда. Я ведь тебя признал, «седой», — зло прохрипел Платоныч и медленно направился к Борису, поигрывая в воздухе револьвером. — Шагнешь в сторону, ей-бо, стрельну!

И тут дал о себе знать благословенный ангел-хранитель Бориса Банатурского. За спиной у него послышался топот ног по дощатому перрону, женские голоса, окрики конвойных солдат. На площадку гуртом высыпали ссыльные. Платоныч оглянулся на них и… упустил мгновение, которое так необходимо было Борису. Он спрыгнул с перрона, слегка подвернул ногу, успел юркнуть за груду бракованных стальных болванок, задыхаясь, побежал к складу слябов, там были многие закутки, в которых ютились богодулы-доходяги. Вохровцы кинулись было следом, но уже весь настил заполонили немки, перегородив перрон. Ничего не подозревая, они с визгом отшатывались от вооруженных людей, однако женщин было так много, что Платонычу и его спутнику не удалось просочиться сквозь толпу. Старший вохровец, страшно матерясь, принялся расталкивать женщин, отпуская направо и налево пинки и подзатыльники. Сотоварищ Платоныча — рыжий, сопя, неторопливо двигался следом, не упуская случая, чтобы ущипнуть женщин за груди…

Ночью Борис увидел во сне Эльзу. Сон был настолько убедителен и реален, что, открыв глаза, он еще долго лежал в оцепенении, отчетливо слышал удаляющийся ее бархатистый голос, до последнего словечка помнил их странный обрывочный разговор. Эльза как-то внезапно появилась в их бараке, легко, как бывает только во сне, вспорхнула на верхние нары, прилегла рядом. Он, помнится, от неожиданности тихо вскрикнул, но девушка мягкой ладонью закрыла ему рот. Она все время старалась поворачиваться к нему в профиль, чтобы не показать своего лица. А Борису все же удалось рассмотреть ее: кровоподтеки под глазами, на шее — багровый шрам и синева, будто злые силы душили девушку.

«Господи! Да кто же тебя так?» — холодея от боли и ужаса, спросил Борис. «Каримов, — ответили ее губы, — большой сибирский начальник, плохой человек. Люцифер!». Эльза закрыла лицо руками. «Я убью Каримова! Этот зверь растерзал мою душу, уничтожил». — «Прости, Бориска, я боролась, сопротивлялась, как могла, но… Господь не услышал моих молитв. Он и тебя погубит, берегись! И прощай!» — Эльза потянулась к нему разбитыми синими губами, этот жест испугал Бориса, он осторожно отстранил девушку, но она вновь потянулась к нему. Борис вскрикнул и проснулся. Весь был в холодном поту. Борис приподнялся, плохо соображая, где находится, протер глаза. Синяя лампочка, как на вокзале, тускло светила под потолком, и ему почудилось: краешек одеяла чуточку примят, протянул руку и невольно вздрогнул: одеяло еще хранило тепло чужого тела.

В бараке все спали, похрапывая и постанывая, рыжий Генка Шуров привычно бормотал во сне. Борис повернулся на другой бок, но уснуть долго не мог. Неясные тревоги мучили его. К тому же совершенно осязаемо чувствовал близкую опасность, она исходила отовсюду, даже от дежурного, мирно клевавшего носом у входа в барак.

Утром, задолго до начала смены, Борис добрался до проходных комбината и поспешил к подъездным путям прессового цеха. Едва ступил на знакомый перрон, как услышал короткий гудок. Маневровая «кукушка», пыхтя и отфыркиваясь паром, медленно вытягивала вдоль деревянного настила открытые платформы со ссыльными женщинами, сидящими на скамейках по пять-шесть человек в ряд. Борис скользнул глазами по рядам закутанных в фуфайки и одеяла женщин и… не сразу поверил своим глазам. В конце третьей платформы, прямо на полу, в одиночестве, как отверженные, сидели Анна и Эльза.

— Эльза! — не своим голосом закричал Борис, не обращая внимания на конвоиров. Побежал вслед за платформой. — Ты жива, Эльза!

Однако ни Эльза, ни Анна даже голов не подняли, будто не слышали. Ему показалось, что девушка сделала было некое движение, но Анна обхватила ее за плечи, пригнула голову. Вдруг какая-то женщина из ссыльных приподнялась и крикнула:

— Беги! Беги!

Бориса словно толкнуло в грудь, он приостановился, оглянулся: «Куда и зачем ему бежать? Эльза жива, и это главное.» Однако, если его предупреждали об опасности, значит она существовала. Да, как и в прошлый раз, он попал в ловушку на том же самом месте. Платоныч и еще трое вохровцев будто специально подкарауливали его. Успел подумать о том, что, наверное, Эльзу нарочно вывезли сюда, чтобы выманить его, Бориса, из доменного. «Сейчас меня схватят, — горестно подумал Борис, — а если не даться им в руки? Пусть Эльза увидит, как он умрет, и пожалеет. Колеса платформы совсем близко. Собрать всю силу и…» Борис еще раз смерил глазами расстояние от него до вохровцев. И, словно в чудесном сне, когда все сбывается, увидел идущих по дороге своих ребят — Вальку, Ахмета, Генку и еще троих незнакомых парней.