Мать - Максим Горький

- Не смей, говорю, бить меня, дьявол!

Становой оглянулся - люди угрюмо и молча сдвигались втесное, темное кольцо…

- Никита! - громко позвал становой, оглядываясь. - Никита,эй!

Из толпы выдвинулся коренастый, невысокий мужик в короткомполушубке. Он смотрел в землю, опустив большую лохматую голову.

- Никита! - покручивая ус и не торопясь, сказал становой. -Дай ему в ухо, хорошенько!

Мужик шагнул вперед, остановился против Рыбина, поднялголову. В упор, в лицо ему Рыбин бил тяжелыми, верными словами:

- Вот, глядите, люди, как зверье душит вас вашей же рукой!Глядите, думайте!

Мужик медленно поднял руку и лениво ударил его по голове.

- Разве так, сукин ты сын?! - взвизгнул становой.

- Эй, Никита! - негромко сказали из толпы. - Бога незабывай!

- Бей, говорю! - крикнул становой, толкая мужика в шею.

Мужик шагнул в сторону и угрюмо сказал, наклонив голову:

- Не буду больше…

- Что? Лицо станового дрогнуло, он затопал ногами и,ругаясь, бросился на Рыбина. Тупо хлястнул удар, Михаило покачнулся, взмахнулрукой, но вторым ударом становой опрокинул его на землю и, прыгая вокруг, сревом начал бить ногами в грудь, бока, в голову Рыбина.

Толпа враждебно загудела, закачалась, надвигаясь настанового, он заметил это, отскочил и выхватил шашку из ножен.

- Вы так? Бунтовать? А-а?.. Вот оно что?..

Голос у него вздрогнул, взвизгнул и точно переломился,захрипел. Вместе с голосом он вдруг потерял свою силу, втянул голову в плечи,согнулся и, вращая во все стороны пустыми глазами, попятился, осторожноощупывая ногами почву сзади себя.

Отступая, он кричал хрипло и тревожно:

- Хорошо! Берите его, я ухожу, - ну-ка? Знаете ли вы,сволочь проклятая, что он политический преступник, против царя идет, бунтызаводит, знаете? А вы его защищать, а? Вы бунтовщики? Ага-а!..

Не шевелясь, не мигая глазами, без сил и мысли, мать стоялаточно в тяжелом сне, раздавленная страхом и жалостью. В голове у нее, какшмели, жужжали обиженные, угрюмые и злые крики людей, дрожал голос станового,шуршали чьи-то шепоты…

- Коли он провинился - суди!.. - Вы - помилуйте его, вашеблагородие…

- Что вы, в самом деле, без всякого закону?.. - Разве можно?Этак все начнут бить, тогда что будет?.. Люди разбились на две группы - одна, окруживстанового, кричала и уговаривала его, другая, меньше числом, осталась вокругизбитого и глухо, угрюмо гудела. Несколько человек подняли его с земли, сотскиеснова хотели вязать руки ему.

- Погодите вы, черти! - кричали им.

Михаило отирал с лица и бороды грязь, кровь и молчал,оглядываясь. Взгляд его скользнул по лицу матери, - она, вздрогнув, потянуласьк нему, невольно взмахнула рукою, - он отвернулся. Но через несколько минут егоглаза снова остановились на лице ее. Ей показалось - он выпрямился, поднялголову, окровавленные щеки задрожали…

«Узнал, - неужели узнал?..»

И закивала ему головой, вздрагивая от тоскливой, жуткойрадости. Но в следующий момент она увидела, что около него стоит голубоглазыймужик и тоже смотрит на нее. Его взгляд на минуту разбудил в ней сознаниеопасности…

«Что же это я? Ведь и меня схватят!» Мужик что-то сказалРыбину, тот тряхнул головой и вздрагивающим голосом, но четко и бодрозаговорил:

- Ничего! Не один я на земле, - всю правду не выловят они!Где я был, там обо мне память останется, - вот! Хоть и разорили они гнездо, неттам больше друзей-товарищей…

«Это он для меня говорит!» - быстро сообразила мать.

- Но будет день, вылетят на волю орлы, освободится народ!

Какая-то женщина принесла ведро воды и стала, охая и причитая,обмывать лицо Рыбина. Ее тонкий, жалобный голос путался в словах Михаила имешал матери понимать их. Подошла толпа мужиков со становым впереди, кто-тогромко кричал;

- Давай подводу под арестанта, эй! Чья очередь?

Потом раздался новый, как бы обиженный голос станового:

- Я тебя могу ударить, а ты меня нет, не можешь, не смеешь,болван!

- Так! А ты кто - бог? - крикнул Рыбин. Нестройный инегромкий взрыв восклицаний заглушил голос его.

- Не спорь, дядя! Тут - начальство!..

- Не сердись, ваше благородие! Не в себе человек… Ты молчи,чудак!

- Вот сейчас в город тебя повезут…

- Там закону больше! Крики толпы звучали умиротворяюще,просительно, они сливались в неясную суету, и все было в ней безнадежно,жалобно. Сотские повели Рыбина под руки на крыльцо волости, скрылись в двери.Мужики медленно расходились по площади, мать видела, что голубоглазыйнаправляется к ней и исподлобья смотрит на нее. У нее задрожали ноги подколенками, унылое чувство засосало сердце, вызывая тошноту.

«Не надо уходить! - подумала она. - Не надо!»

И, крепко держась за перила, ждала.

Становой, стоя на крыльце волости, говорил, размахиваяруками, упрекающим, уже снова белым, бездушным голосом:

- Дураки вы, сукины дети! Ничего не понимая, лезете в такоедело, - в государственное дело! Скоты! Благодарить меня должны, в ноги мнепоклониться за доброту мою! Захочу я - все пойдете в каторгу…

Десятка два мужиков стояли, сняв шапки, и слушали. Темнело,тучи опускались ниже. Голубоглазый подошел к крыльцу и сказал, вздохнув:

- Вот какие дела у нас…

- Да-а, - тихо отозвалась она.

Он посмотрел на нее открытым взглядом и спросил:

- Чем занимаетесь?

- Кружева скупаю у баб, полотна тоже… Мужик медленнопогладил бороду. Потом, глядя по направлению к волости, сказал скучно инегромко:

- Этого у нас не найдется…

Мать смотрела на него сверху вниз и ждала момента, когдаудобнее уйти в комнату. Лицо у мужика было задумчивое, красивое, глазагрустные. Широкоплечий и высокий, он был одет в кафтан, сплошь покрытый заплатами,в чистую ситцевую рубаху, рыжие, деревенского сукна штаны и опорки, надетые набосую ногу. Мать почему-то облегченно вздохнула. И вдруг, подчиняясь чутью,опередившему неясную мысль, она неожиданно для себя спросила его:

- А что, ночевать у тебя можно будет?

Спросила, и все в ней туго натянулось - мускулы, кости. Онавыпрямилась, глядя на мужика остановившимися глазами. В голове у нее быстромелькали колючие мысли:

«Погублю Николая Ивановича. Пашу не увижу - долго! Изобьют!»

Глядя в землю и не торопясь, мужик ответил, запахивая кафтанна груди: