Мать - Максим Горький

- Ну, вот! - удовлетворенно произнесла она, довольная собой,тронутая его радостью.

Прощаясь с нею, он крепко пожал руку ее.

- Спасибо, мать!

Ей хмелем бросилось в голову радостное чувство сердечнойблизости к нему, и, не находя сил ответить словами, она ответила молчаливымрукопожатием.

Дома она застала Сашу. Девушка обычно являлась к Ниловне вте дни, когда мать бывала на свидании. Она никогда не расспрашивала о Павле, иесли мать сама не говорила о нем, Саша пристально смотрела в лицо ее иудовлетворялась этим. Но теперь она встретила ее беспокойным вопросом:

- Ну, что он?

- Ничего, здоров!

- Записку отдали?

- Конечно! Я так ловко ее сунула…

- Он читал?

- Где же? Разве можно!

- Да, я забыла! - медленно сказала девушка. - Подождем ещенеделю, еще неделю! А как вы думаете - он согласится?

Она нахмурила брови и смотрела в лицо матери остановившимисяглазами.

- Да я не знаю, - размышляла мать. - Почему не уйти, еслибез опасности это?

Саша тряхнула головой и сухо спросила:

- Вы не знаете, что можно есть больному? Он просит есть.

- Все можно, все! Я сейчас…

Она пошла в кухню, Саша медленно двинулась за ней.

- Помочь вам?

- Спасибо, что вы?!

Мать наклонилась к печке, доставая горшок. Девушка тихосказала ей:

- Подождите…

Лицо ее побледнело, глаза тоскливо расширились, и дрожащиегубы с усилием зашептали горячо и быстро:

- Я хочу вас просить. Я знаю - он не согласится! Уговоритеего! Он - нужен, скажите ему, что он необходим для дела, что я боюсь - онзахворает. Вы видите - суд все еще не назначен…

Ей, видимо, трудно было говорить. Она вся выпрямилась,смотрела в сторону, голос у нее звучал неровно. Утомленно опустив веки, девушкакусала губы, а пальцы крепко сжатых рук хрустели.

Мать была смята ее порывом, но поняла его и, взволнованная,полная грустного чувства, обняв Сашу, тихонько ответила:

- Дорогая вы моя! Никого он, кроме себя, не послушает,никого!

Они обе молчали, тесно прижавшись друг к другу. Потом Сашаосторожно сняла с своих плеч руки матери и сказала вздрагивая:

- Да, ваша правда! Все это глупости, нервы…

И вдруг, серьезная, просто кончила:

- Однако давайте покормим раненого…

Сидя у постели Ивана, она уже заботливо и ласковоспрашивала:

- Сильно болит голова?

- Не очень, только смутно все! И слабость, - конфузливонатягивая одеяло к подбородку, отвечал Иван и прищуривал глаза, точно от яркогосвета. Заметив, что он не решается есть при ней, Саша встала и ушла.

Иван сел на постели, взглянул вслед ей и, мигая, сказал:

- Кра-асивая!..

Глаза у него были светлые и веселые, зубы мелкие, плотные,голос еще не установился.

- Вам сколько лет? - задумчиво спросила мать.

- Семнадцать…

- Родители-то где?

- В деревне; я с десяти лет здесь, - кончил школу и - сюда!

А вас как звать, товарищ?

Мать всегда смешило и трогало это слово, обращенное к ней. Итеперь, улыбаясь, она спросила:

- На что вам знать?

Юноша, смущенно помолчав, объяснил:

- Видите, студент из нашего кружка, то есть который читал снами, он говорил нам про мать Павла Власова, рабочего, - знаете, демонстрацияПервого мая?

Она кивнула головой и насторожилась.

- Он первый открыто поднял знамя нашей партии! - с гордостьюзаявил юноша, и его гордость созвучно отозвалась в сердце матери.

- Меня при том не было, - мы тогда думали здесь своюдемонстрацию наладить - сорвалось! Мало нас было тогда. А на тот год -пожалуйте!.. Увидите!

Он захлебнулся от волнения, предвкушая будущие события,потом, размахивая в воздухе ложкой, продолжал:

- Так вот Власова - мать, говорю. Она тоже вошла в партиюпосле этого. Говорят, такая - просто чудеса!

Мать широко улыбнулась, ей было приятно слышать восторженныепохвалы мальчика. Приятно и неловко. Она даже хотела сказать ему: «Это яВласова!..», но удержалась и с мягкой насмешкой, с грустью сказала себе: «Эхты, старая дура!..»

- А вы - кушайте больше! Выздоравливайте скорее для хорошегодела! - вдруг взволнованно заговорила она, наклоняясь к нему.

Дверь отворилась, пахнуло сырым осенним холодом, вошлаСофья, румяная, веселая.

- Шпионы за мной ухаживают, точно женихи за богатойневестой, честное слово! Надо мне убираться отсюда… Ну как, Ваня? Хорошо? ЧтоПавел, Ниловна? Саша здесь?

Закуривая папиросу, она спрашивала и не ждала ответов,лаская мать и юношу взглядом серых глаз. Мать смотрела на нее и, внутреннеулыбаясь, думала:

«Вот и я тоже выхожу в хорошие люди!»

И, снова наклонясь к Ивану, сказала:

- Выздоравливайте, сынок!

И ушла в столовую. Там Софья рассказывала Саше:

- У нее уже готово триста экземпляров! Она убьет себя такойработой! Вот - героизм! Знаете, Саша, это большое счастье жить среди такихлюдей, быть их товарищем, работать с ними…

- Да! - тихо ответила девушка. Вечером за чаем Софья сказаламатери:

- А вам, Ниловна, снова надо посетить деревню.

- Ну, что же! Когда?

- Дня через три - можете?

- Хорошо…

- Вы поезжайте! - негромко посоветовал Николай. - Наймитепочтовых лошадей и, пожалуйста, другой дорогой, через Никольскую волость…

Он замолчал и нахмурился. Это не шло к его лицу, странно инекрасиво изменяя всегда спокойное выражение.

- Через Никольское далеко! - заметила мать. - И дорого налошадях…

- Видите ли что, - продолжал Николай. - Я вообще против этойпоездки. Там беспокойно, - были уже аресты, взят какой-то учитель, надо бытьосторожнее. Следовало бы выждать время…

Софья, постукивая пальцами по столу, заметила:

- Нам важно сохранить непрерывность в распространениилитературы. Вы не боитесь ехать, Ниловна? - вдруг спросила она.

Мать почувствовала себя задетой.

- Когда же я боялась? И в первый раз делала это без страха…а тут вдруг… - Не кончив фразу, она опустила голову. Каждый раз, когда ееспрашивали - не боится ли она, удобно ли ей, может ли она сделать то или это, -она слышала в подобных вопросах просьбу к ней, ей казалось, что люди отодвигаютее от себя в сторону, относятся к ней иначе, чем друг к другу.