Смерть перед Рождеством - Кристоффер Карлссон

– За что он сидит? – спросила она.

– За драку.

– И ты думаешь, он там страдает?

– Я знаю, что это так. Я слышу это по его голосу, когда звоню ему.

Микаэль сидел уже больше пяти лет. Год от года их свидания становились все короче. Кристиан видел, как несвобода ломает его товарища, но дело не только в этом. Его сокамерники отпускали странные комментарии. Ничего не говорили напрямую, но все, что нужно, сквозило между строк. Пару раз Кристиан заставал своего друга с синяками под глазами и на щеках или с треснутой губой. Или что-то свистело внутри Микаэля, когда он садился или поднимался, держась за живот или за ребра.

– Ты говорил, что разобрался с этим. – Кристиан испуганно кивал.

– Не все так просто, – отвечал Микаэль. – Но ты не волнуйся, ничего страшного.

Кристиан спрашивал себя, что все это значит. Добиваться ответа на этот вопрос от Микаэля было бесполезно.

* * *

Отсидев на приеме ровно час, Кристиан поднялся, пожал терапевту руку и покинул ее кабинет. Он поблагодарил ее за все, но возвращаться сюда не собирался.

На улице задул теплый ветер. Кристиан поднял лицо к небу и прищурился на солнце.

* * *

Поначалу ничего нельзя было расслышать, кроме хриплого крика, пробившегося сквозь монотонный гул толпы. Но, прокрутив пленку еще несколько раз, они наконец разобрали это слово: предатель.

Сцена получалась странная. Собственно, он должен был произносить речь на под открытым небом, на площади Сергеля. Но из-за непогоды в последний момент руководство партии попросило разрешения на митинг в Большом холле Центрального вокзала и, что самое интересное, получило его.

Возможно, поэтому их немногочисленные оппоненты и вели себя так скромно. То, что могло вылиться в демонстрацию протеста, робко жалось в углу, прикрываясь баннерами. Они не получили разрешения присутствовать на митинге. В зале были лишь те, кому удалось тайком прошмыгнуть сквозь полицейский кордон. Теперь полиция, конечно, заметила их, но решила ограничиться бдительным наблюдением. Само по себе это не предвещало ничего хорошего. Кроме того, отвлекало.

В общем же, народу в зале было достаточно. Многие слушали, но еще больше слонялись из стороны в сторону с сумками, чемоданами и пакетами в ожидании поезда, который, конечно, задерживался по причине плохой погоды. Дети держали в руках воздушные шары. Большие, какие раздают в Тиволи, в основном красные, с белыми буквами SJ[59]. Их раздавал Рождественский Гном, беспрестанно расхаживающий по залу. Фоном звучала рождественская музыка.

Начало речи потонуло в ее звуках.

… a beautiful sight, we’re happy tonight, walkin’ in a winter wonderland[60].

Оратор стоял на круглой сцене, похожей на огромный батут. Динамики по обе стороны усиливали его низкий голос. За его спиной располагался белый щит с голубыми фиалками и выведенным черными буквами названием партии. У подножия сцены стояли три телохранителя в темных костюмах. Десятка два полицейских, расставленные на расстоянии около метра друг от друга, окружали толпу. Еще несколько человек в форме и несколько в гражданском – сотрудники СЭПО – расхаживали по залу.

Он был спокоен. Время от времени делал шаг-другой по сцене, разминая ноги, но больше стоял. Разговор о серьезных вещах разбавлял шутками на тему Шведских железных дорог или бушевавшей «Эдит» – «дамы, которой опасно перечить».

– Все говорит о том, что она настроена весьма серьезно, – повторял он. – Будьте бдительны, сделайте такое одолжение.

Он начал с того, ради чего все это, собственно, затеял. Вспомнил последний рапорт Института социологии о том, что мигранты ограждают своих детей от влияния шведского общества. Потом перешел к национальным традициям и ценностям и заговорил о мультикультурном обществе. Обрисовал все его положительные стороны, но особый акцент сделал на трудностях, которые подстерегают нас на этом пути.

На заднем фоне механический голос объявил, что поезд опаздывает, и пообещал держать в курсе изменений. Снаружи бушевала непогода. Последние слова оратора потонули в аплодисментах, как бывало всякий раз, когда он заговаривал о чем-то хорошем.

– Шведское общество должно стать более открытым, – продолжал политик. – Люди, которые к нам приезжают, должны стать частью нас, и не они несут за это ответственность. Мы не можем требовать этого от них. Они должны быть готовы принять шведские национальные ценности и шведскую культуру, но для этого наше общество должно быть более открытым. И ответственность за это лежит только на нас самих.

Улыбка, обращенная к залу. Аплодисменты.

* * *

Но вот один из воздушных шаров взрывается. Звук настолько оглушительный, что мы с Бирком дружно вздрагиваем.

– Вот он, – говорит Бирк и кликает на «паузу». – Ты видишь?

– Да.

За сценой мелькает тень. Трудно сказать об этом человеке что-либо определенное, но одет он во все темное, капюшон куртки наброшен на самый лоб.

Со стороны это как угодить в яму со львами – все предрешено. Кто бы ни был, он явился сюда убивать. Но в следующий момент экран становится черным. Никто не понимает, что произошло, было ли это частью их дьявольского плана или дело все-таки в погоде.

Короткое замыкание. Это продолжалось семнадцать секунд – вот все, что мы знаем.

* * *

Мы с Бирком в полицейском участке; сидим в тесной каморке и просматриваем материалы камер слежения, параллельно с тем, что было отснято камерой на мобильнике.

– В твоем распоряжении двадцать три камеры, – говорю я Габриэлю. – Что такое дисплей мобильника в сравнении с этим?

– Я хочу слышать звук, – отвечает тот, переводя взгляд с одного экрана на другой.

– Вот смотрите, – говорит помощник полицейского, несколько шокированный тем, что происходит на экране. – Это он. Скрыт колонной, поэтому его не слишком хорошо видно. Думаете, нарочно спрятался?

– От камер? – переспрашиваю я.

– Да.

– Нет, я так не думаю.

Я вглядываюсь в мелькающие кадры. Мужчина стоит неподвижно, похоже, не сводит глаз со сцены. Даже из-за колонны видно, как ходит вверх-вниз его грудная клетка.

Дальше – короткое замыкание, и все экраны гаснут. Когда снова загорается свет, партийный лидер лежит на сцене, скорчившись, рядом с микрофоном. Выражение его лица можно назвать удивленным, с легким налетом грусти. Молчание толпы разряжается криком. В следующий момент кричат многие, это видно по их лицам. На сцене лежит нож, преступника след простыл. Кровь выглядит темным пятном на белой рубашке.