Осенние дали - Виктор Федорович Авдеев

приезжал? Вот уж красавец: глаза черные, высокий… шоколадные конфеты мне все дарил. У меня он только смех вызывал: томный, как баран. А встретился Молостов, и сама не знаю, что произошло. Ну, теперь я на себе испытала, сколько горя стоит разрыв. Только сейчас поняла твои слова: «Любовь всегда активна. Вступить в брак — еще не значит получить ордер на вечное счастье. Счастливую семью надо уметь отстоять». В деревне я себя окончательно проверила: мне нечего больше искать. Ты и Васятка для меня дороже всех.

Камынин несмело поцеловал ее в шею.

— Полно, дорогая. Мне казалось, что только мы, Васятка и я, обойдены, оскорблены. Понял: тебе, может, было еще труднее. Я вообще во многом виноват: закрылся в служебном мирке, оставил тебя наедине с кухней. Обещаю: больше такого… а ты одергивай меня чаще, ладно? Ну, прости, славная. Прости. Давай никогда об этом не вспоминать.

— Никогда? Забудешь и пятнышки на огурцах?

Он добро и утвердительно улыбнулся.

Сперва Андрей Ильич хотел рассказать, как страдал, мучился последние два месяца, однажды ночью думал, что сойдет с ума. Он подавил это желание: сейчас не время. Осторожно подняв жену, он повел ее в кабинет.

— Устала?

Она кивнула.

— Иди усни, родная, ты совсем измучилась. А я немного поработаю. Материалы по трассе готовлю облисполкому. Ступай, ступай.

С порога обернувшись к мужу, Варвара Михайловна прочувствованно сказала:

— Спасибо, Андрейка, что помог мне тогда, в трудную минуту: Васятку привез, поздравил с днем помолвки. В общем…

Она улыбнулась ему еще мокрыми глазами и подставила для поцелуя теплые мягкие губы, соленые от высохших слез.

Работать Андрей Ильич сразу не мог. Он должен был собраться с мыслями, обрести равновесие. Где-то в глубине души он понимал: то, что произошло с женой, в какой-то степени естественно, закономерно. В молодости он читал, что полюбить можно только раз в жизни. Но разве мы женимся на тех девушках, которых полюбили впервые? Да и что такое вообще первая любовь? Когда она бывает? Уже в седьмом классе он завел себе прическу «политика», писал записочки Нюсе Кукиной, ходил с ней в кино, в темноте держал за руку и совершенно пропадал от молчаливой любви. Разве он тогда не мечтал о женитьбе? На третьем курсе института Андрей Ильич собирался сделать предложение совершенно другой девушке — студентке Харьковской консерватории. Они назначали свидания, целовались, и в тот год он был убежден, что Лара Вальцева лучше всех на свете и предназначена ему судьбой. Но Лара вдруг вышла замуж за дирижера, Андрей Ильич хотел застрелиться и… расписался в загсе со своей нынешней женой. Теперь он считал, что именно Варя Прошникова его настоящая любовь. Разве он хоть раз на протяжении всех лет был неискренен в своем чувстве? Где же гарантия того, что и после регистрации брака нельзя полюбить, безрассудно увлечься другим человеком? Так, собственно, и случается почти в каждой семье. Но далеко не всякие семьи распадаются, и это тоже вполне естественно и закономерно. Вступает в строй чувство привязанности, укрепившейся любви, долга перед семьей, обществом. Андрей Ильич лишь не ожидал, что это проявится именно у его жены, да еще — как ему казалось — в такой сильной форме. Но что толковать: бывают и худшие концы. Если даже у Варвары роман с Молостовым протекал бурливее и она кое-что утаила, он, Андрей Ильич, все равно бы ей простил. Жена вернулась, и он верил, что их любовь выдержала это страшное, тяжелое испытание.

Долго сидел он над бумагами, сводками, но так и не взял в руки карандаш.

XXXVI

Давно закончилась уборка колосовых, всякой огородины, на деревенских гумнах выросли желтые скирды. В лесу зарделась калина; березка первая стала ронять свои восковые листья, потускнел последний цвет крушины, тронутый багрянцем клен уже свесил разъединенные парочки крылаток, ожидая, когда ветер сорвет их и разнесет по воздуху.

На полях возле селений, где еще остались копны овса, целыми стаями кочуют рябенькие, рыжие тетерки, черные, тугоперые косачи с кровавыми серьгами. Средь редеющего кустарника осторожно пробирается лиса, чутко ловя длинным носом все запахи, и кажется, что ее пушистый хвост сыплет искры, от которых золотеет, загорается вокруг листва. Погода стоит сухая, ясная. На полянах в холодном солнечном пригреве пахнет мхом, прелью, последними осенними грибами опенками — чудесная пора. В маленьком сине-студеном озере, с уже опустившейся на дно ряской, тихо плавают опавшие листья, черенком кверху — точно маленькие ладьи. Ярко, маслянисто отражаются в тяжелой воде облака, опрокинутые верхушки деревьев.

По мягкой раскатанной лесной дороге от Чаши на Суходрев шла грузовая автомашина. В кузове, трясясь на свежей соломенной подстилке, сидела заместитель председателя райисполкома Баздырева; возле нее, подняв колени до самого подбородка, согнулся Молостов — в шинели и офицерском картузе с темным пятиконечным следом от звезды. Лицо у него было небритое, словно постаревшее, взгляд серых глаз особенно пасмурный; спиной Молостов опирался на свой желтый немецкий чемодан, обвязанной веревкой.

— Ты чего все в шинели, по-военному? — спросила Баздырева, — Пора модное пальто заводить.

— Пора… — пробормотал Молостов и казанком согнутого пальца энергично постучал в крышу кабины. — Жогалев! Костя! Вон двое мужиков голосуют, придержи свою кобылку.

Шофер весело высунулся в окошко.

— Калым плывет? Значит, в Суходреве на вокзале имеем сто грамм горючего.

— Да еще с пивным прицепом.

Жогалев затормозил возле колхозников, те сели, и машина покатила дальше. Дорога глянцевито блестела, на ней явственно отпечатались рубчатые следы шин, а тут же сбоку по объездным, глубоко прорезанным колеям и в колдобинах кисли позеленевшие лужи — остатки дождей. Грузовик бойко взлетал на пригорки, скатывался под изволок, не сбавляя хода, вилял на заворотах, его подбрасывало на выбоинах, кузов заносило, в нем лязгала цепь, и пассажиры морщились от толчков.

Приветливо грело солнце, вокруг было тихо, пусто; когда машина проезжала под низко свесившимися прядями берез, елями, ракитами, сидевшие в кузове наклоняли головы и отводили ветви руками.

— Вот лихач этот Костя, — проговорила Баздырева, крепко вцепившись рукою в борт машины. — От такой поездки все кишки в животе перепутаются.

— Это он наверстывает за лето, — усмехнулся Молостов. — Помните, в июне дожди лили? Шоферы наши, возчики черепахами ползали. Трактористы и те намытарились.

— Зато в августе какое вёдро установилось, — вставил бровастый колхозник.

— Отменная погодка, что и говорить. За такую погодку Илье-пророку можно бы и премию выдать. — Баздырева засмеялась, с удовольствием вытерла рукою рот, удобнее уселась на соломе. — Благодаря вёдру и уборочную не завалили, городские подмогу выставили; хоть и припозднились, а с хлебопоставками государству справились. Народ теперь сыт, и у нас душа на