Завещание бессмертного - Евгений Санин

—Где он теперь? — быстро спросил Аристоник.

—Наверное, опять у меня во дворце! — взглянул на водяные часы Аттал и отставил кубок. — С первого раза портрет мне не удался, я никак не мог уловить истинного выражения его лица и поэтому назначил сегодня второй сеанс.

—Базилевс, откажись от этого сеанса! — воскликнул Аристоник, видя, что Аттал поднимается с клине.

—Да ты что? — удивился царь. — Я так увлекся этой работой, что даже сейчас не хочу терять ни минуты!

—Я прошу тебя, не ходи во дворец, пока туда не приведут Эвбулида! — попросил Аристоник.

— Эх, Аристоник, Аристоник! — укоризненно покачал головой Аттал, ища глазами лекаря. — Ты неисправим и, как всегда, называешь рабов достойными именами. А ведь Эвбулидом когда–то звался великий скульптор Эллады. Пора тебе забывать эти привычки, раз собираешься жить во дворце. Где же, в конце концов, Аристарх? — воскликнул он.

— Он ушел с моими людьми на серебряный рудник, сказав, что рабу, возможно, понадобится его помощь! — поклонился начальник кинжала.

— Ну и вельможи пошли! — вздохнул Аттал и заторопил брата. — А ты чего медлишь? Идем!

— Прости меня, брат, — негромко отозвался Аристоник. — Но я остаюсь здесь.

— Хорошо, жду тебя вечером. Нам есть, о чем поговорить!

— Нет, базилевс, — слегка побледнев, твердо сказал Аристоник. — Я не приду.

— Что? — вскинул голову царь и в сердцах махнул рукой: — А впрочем, как знаешь! Живи в своих трущобах, если они тебе приятнее моих залов и спален!

Дверь громко захлопнулась. Снаружи послышалось бряцанье оружия и удаляющийся цокот копыт.

— Это он! — уверенно сказал Аристоник, думая о римлянине.

— Он… — кивнул Артемидор, думая о том же.

— И если он добьется своего и завещание уйдет в Рим…

— И завещание уйдет в Рим… — эхом отозвался купец и вздрогнул: — Нет! Мы не должны допустить этого! Раз твой брат отказался слушать тебя, нам следует хотя бы перекрыть все дороги этому римлянину в Элею!

— Я немедленно предупрежу об этом моих людей! — воскликнул Аристоник, не только словом, но и тоном отделяя Артемидора от государства Гелиоса, и вышел из лавки»

— А я — своих! — соглашаясь с этим, крикнул ему вслед купец.

Оставшись один, он оглядел лавку, подумал, что неплохо было бы оставить все, как есть, чтобы посетители могли и отдохнуть, и купить вазы — как–никак двойная выручка. «Впрочем, — усмехнулся он про себя, — какая там выручка, если Пергам станет римской провинцией…»

На глаза ему попалась статуя, в спешке позабытая царем. Подойдя к ней, он сдернул покрывало и долго смотрел на Селену, прикидывая, что же теперь принесет ему эта сестра Гелиоса, богиня луны, покровительница всего неизменного, мрачного, мертвого…

За неделю, проведенную Эвбулидом в руднике, он испытал столько, сколько ему не доводилось испытывать за все время, прожитое в рабстве.

Каждый час в норе, где он, хрипя от натуги и удушья, долбил то кайлом, то молотком каменную стену, подгоняемый железным прутом носильщика, казался ему равным целому дню, а день — году минувшей жизни.

Он перестал думать про время, не знал, что наверху — утро или вечер, — все было едино и неизменно в гулкой, мрачной штольне, где отсчет дней для несчастных шел на мешки и корзины, наполненные кусками руды.

Два или три раза носильщик уводил за собой в глубь коридора новеньких, и тогда Эвбулид догадывался, что сейчас день, ибо какой интерес управляющему тащить провинившихся рабов на рудник ночью. Тогда он отваливался навзничь и, закрывая глаза, силился представить яркое солнце, буйную траву начавшегося наверху лета, суетящихся людей.

Это ему не удавалось.

Мешал тусклый светильник, напоминающий о его участи, отвлекали, возвращая в явь, мерные удары инструментов, доносившиеся со всех сторон.

«Безумные существа! — думая о людях, оставшихся на земле, поражался он. — Воюют, проливают кровь, радуются, набивая золотом и серебром кошели, ссорятся друг с другом… И все это вместо того, чтобы просто жить и наслаждаться свежим воздухом, солнцем, небом, травою! Они даже не подозревают, сколь достаточно это для счастья!.. И как же я сам не ценил всего этого! Как зря жил и бездумно тратил время на совершенно ненужные вещи и совсем пустые беседы…»

Издалека доносилось шуршанье кожаного мешка или корзины, которую волок по коридору носильщик.

Эвбулид, морщась от боли во всем теле, торопливо поворачивался на бок и бил молотом по вставленному в трещину клину или просто кайлом по глыбе, выпирающей из стены. Несмотря на такую предосторожность, ему ни разу не удавалось провести носильщика, обладавшего удивительно чутким слухом. Оставив в коридоре корзину, тот протискивался наполовину в нору и срывал свое зло на Эвбулиде, в кровь избивая его своим железным прутом и яростно крича:

— Будешь отдыхать без моего приказа? Будешь подводить меня? Будешь?

В первый же день, едва поставив Эвбулида в эту нору, он сразу позабыл о своем обещании приносить для него маленькие мешки. Видимо, знал и помнил он только то, что должен опередить старшего носильщика. Эвбулид не раз слышал его сбивчивый шепот, когда он вновь брался за ношу:

— Ничего, теперь мне совсем недолго осталось ждать… Завтрашнего дня он не переживет!..

Но где–то наверху наступало завтра, и даже послезавтра, а старший носильщик жил, и младший от этого лютовал все сильнее и сильнее. Он задумал извести своего злейшего врага, стоящего между ним и глотком воздуха, загнав его беспрерывным потоком корзин и мешков из своего коридора.

Теперь, даже заставая Эвбулида работающим, он все равно бил его, требовал шевеливаться живее. И, забирая полную доверху корзину, не разрешал больше спать.

— Долби дальше! — приказывал он, ударяя для острастки грека, и, выбираясь из норы, с блаженством шептал невидимому старшему носильщику: — Посмотрю я, как ты отнесешь у меня наверх эту корзину! Нет, я теперь не дам тебе отдыхать ни минуты, и уж завтрашнего дня ты у меня точно не переживешь! А ты работай, работай! — кричал он грозно в нору.

Эвбулид, проклиная озверевшего носильщика и того человека, который первым додумался строить серебряные рудники, всех тех, кто отнимает у людей свободу, мешкающего почему–то Артемидора, снова брался за работу.

Нехватка воздуха, чудовищное перенапряжение, питание, которое вряд ли бы насытило и воробья, почти полное отсутствие отдыха быстро делали свое дело. Силы все ощутимее покидали Эвбулида. На небольшой осколок руды, требовавший раньше трех–четырех ударов, теперь приходилось тратить по несколько минут, а после, выронив молот из обессиленных рук, долго лежать, чтобы можно было снова поднять его.