Война от звонка до звонка. Записки окопного офицера - Николай Ляшенко

Сигналом для начала огня была условлена атака отряда автоматчиков, так как отряд направлялся против головной группы противника, глубоко проникшей в наше расположение. Выведя к ручью автоматчиков, я подробно ориентировал их командира по карте и на местности:

— Метров через триста-четыреста отсюда ручей заканчивается, начинается сплошное болото. Вверху ручей неглубок, его свободно можно переходить вброд. У самого верховья ручья берет свое начало небольшая, еще не заросшая визира[14], которая идет строго с востока на запад и обрывается на опушке леса в районе позиций 2-й роты. Это единственный ориентир на болоте, которого, вероятно, придерживаются и немцы. Судя по ракетам, они уже достигли верховья ручья, их следует искать именно там, где-то слева или справа от ручья. Двигайтесь предельно осторожно и внимательно, — посоветовал я автоматчикам, — враг может появиться отовсюду и внезапно, а обнаружив, действуйте всей силой: максимально быстро и наступательно.

Не успел я вернуться на наш импровизированный КП, как затрещали дружные автоматные очереди, и тут же со всех концов вступили пулеметы, автоматы, захлопали винтовочные выстрелы и минометы. В лесу трудно было понять, кто и откуда бьет, стреляли, как видно, все — и наши, и немцы.

Прыгнув в траншею, я поспешил к подполковнику. Он по-прежнему стоял и внимательно вслушивался в разыгравшийся бой. Здесь уже установили ручной пулемет и два ротных миномета. Командир батальона стоял в траншее рядом с подполковником, готовый выполнить любое его задание.

Через некоторое время гитлеровцы стали робко огрызаться. По траншее с недалекой дистанции ударил пулемет, земля с бруствера посыпалась на голову подполковника, он съежился и немного присел, не то укрываясь от пуль, не то из-за неприятного ощущения посыпавшейся за воротник земли. Определив направление и примерное расстояние, откуда бил пулемет, наши минометчики быстро стали кидать в трубки минометов маленькие, величиной с крупный огурец, мины. «Огурчики» быстро заставили замолчать немецкий пулемет.

Но в верховьях ручья и вокруг всего болота стрельба не прекращалась. Бой разгорался все сильнее. Над лесом вновь замелькали ракеты разных цветов. Немцы метались по болоту, как слепые, ища спасения и взывая о помощи, — они были у нас в надежном мешке.

Поняв ситуацию, Горшунов отдал приказ комбату поднять роты в атаку и выйти на позиции 2-й роты, закрыв немцам выход из мешка. А сам, схватив трубку, приказал командиру полка вызвать отсечный огонь артиллерии по подходам резервов противника, а также немедленно поднять в атаку 2-й батальон с задачей выйти в район позиций 2-й роты и соединиться с 1-м батальоном, наглухо закрыв немцам выход с болота.

Минут через десять-пятнадцать заговорила наша артиллерия. Дружно били батареи, отсекая резервы противника, спешившие на помощь своим несчастным воякам, попавшим в наш огневой мешок.

Комроты Филатов

Часа через два на наш наблюдательный пункт принесли тяжело раненного командира отряда автоматчиков лейтенанта Филатова, пуля раздробила ему колено правой ноги. Рана сильно мучила Филатова, нестерпимая боль и большая потеря крови резко изменили его лицо. Из жизнерадостного, полного энергии человека он сделался бледным, слабым и беспомощным, поминутно хватался за разбитое колено и со слезами на глазах корчился от боли. Смотреть на его страдания было тяжело и больно, очень жалко было такого командира и человека, хотелось помочь, облегчить его боль и страдания. Но помочь ему могли теперь только опытные врачи, а они находились от нас не так близко. Мы не стали его расспрашивать о бое, сразу отправили в батальонный пункт медицинской помощи, чтобы оттуда поскорее эвакуировали в госпиталь.

— Товарищ батальонный комиссар, — обратился ко мне подполковник Горшунов, когда унесли Филатова, — подайте реляцию на представление его к награде орденом Ленина. Вы его больше знаете и лучше других, а я сам продвину дело о его награждении. Замечательный командир.

Я не смог оставить Филатова в такое тяжелое для него время и пошел следом на ППМ. Там ему сразу сделали перевязку, а я позвонил, чтобы послали лодку за раненым и приготовили санитарную машину для отправки его в госпиталь.

После перевязки лейтенант несколько успокоился, но стал дрожать, постукивая зубами. Губы у него посинели и тоже дрожали. Сам он весь съежился от озноба. Подсев к нему, я спросил:

— Вам холодно или вы от боли дрожите?

— Да, — тихо ответил он.

Я не стал переспрашивать. Скрестив руки на груди, он, кажется, грел пальцы под мышками, но потом вынул правую руку и скорее показал, чем сказал, что хочет выпить водки. К сожалению, я не имел привычки носить с собой водку и, несколько сконфузившись, стал всех спрашивать:

— У кого есть водка?

Но ни у кого не оказалось. Видя мое разочарование, сестра сказала, что у нее есть немного спирта.

— Давайте поскорее, — попросил я.

А Филатов, услыхав о спирте, закивал головой, дескать, давайте, давайте. Выпив спирта и закусив шпиком, он успокоился. Через некоторое время на лице его стала поигрывать кровь, он заметно ободрился. Голос стал нормальным, и, кажется, забыв о боли, он стал рассказывать, как они разгромили целый батальон немцев:

— Когда мы вышли на визиру, то неожиданно столкнулись с одним немецким солдатом, тащившим бидон с кофе. Не дав ему пикнуть, схватили его и обезоружили. Я спросил солдат, куда он несет кофе. Тот открыто сказал, что несет его в батальон, который расположился на обед по ту сторону ручья. Болотную воду, говорит, пить нельзя. «Правильно», — сказал я ему. Хорошо, что мне, хоть и поневоле, пришлось преподавать в школе немецкий язык: у нас не было преподавателя по иностранному языку, а я по немецкому в аттестате имел пятерку, вот мне и поручили вести уроки немецкого. Солдат оказался словоохотливым, и я в подробностях расспросил его, где и как расположился батальон. Мне сначала стало даже неприятно: думаю, нападать на обедающих людей... Но потом как вспомнил, что они, гады, делают с нашими людьми, не считаясь — женщины, старики, дети, так меня взяла такая злость, что даже стыдно стало за свою «гуманность». Быстро, без сомнений, повел своих к месту расположения их батальона.

Я внимательно слушал лейтенанта и, не сводя глаз, все время наблюдал за ним. Я боялся, что ему вот-вот станет плохо. Но чем дальше он рассказывал, тем больше росло его возбуждение, он все чаще стал жестикулировать, дополняя свой рассказ.

— Потом, — продолжал лейтенант, — мы перешли ручей и почти вплотную подошли к батальону. Их было много. Человек до трехсот. Сидели группами и поодиночке, что-то ели, вылизывали банки, другие растянулись на траве, прикрыв морды зеленой вуалью. Я приказал ребятам вести огонь как можно прицельней. И мы как жахнули с двадцати метров, так, верите, трава закраснела. А потом они опомнились и стали, кто живой, укрываться за деревьями, кочками и отстреливаться, даже из пулемета. Но тут с другого фланга заработали наши автоматы, и мы услышали: «Ура-а-а!» — смотрим, наши бегут с КП полка. В это время пуля меня ударила в колено, и я упал, не помня себя от боли.