Гамбит - Михал Холева

Вундерваффе Вайс, каким-то чудом гладковыбритый, только ухмылялся под носом, распаковывая свою порцию.

– Вижу, что в тебя вселился призрак вербовочного офицера, задушенного своими же рекламными проспектами. – Бьюллер осторожно отставила порцию, закатила штанину и поправила повязку на ноге – старшая рядовая вышла без царапины из двух тяжелых сражений, чтобы сейчас хромать из-за заражения, что развилось из банальной раны на лодыжке.

– Угрозы? – Щенок глубоко вдохнул поднимающийся над порцией запах. – Ты намереваешься отравить меня запахом твоей пораженной грибком ноги смерти? За едой?

– Если и дальше будешь таким отвратительно радостным, порешу тебя куда менее приятным способом, – проворчала темнокожая женщина, напыляя очередную порцию обеззараживающей пенки на зеленовато-синюю рану. Выглянула из машины, поглядывая на тучи цвета стали. – Как думаете, долго еще мы будем тут сидеть?

– Да не спеши ты на небо, – мрачновато рассмеялся Щенок.

– А я понимаю Бьюллер… – ответил ему Вежбовский устало. – В небе висит наша кавалерия, которая всегда прибывает вовремя. И меня тоже к ним тянет больше, чем сидеть здесь.

– Ты перепутал кавалерию, солдат. – Щенок исполнил в воздухе сложный жест вилкой с наколотым куском мяса на ней. – Это янки всегда прибывают вовремя. Наши чистят лошадей и прикидывают, не время ли уже трахать жен тех, кому не повезло.

– Жен? – Бьюллер задрала бровь.

– Детали, детали. – Рядовой закатил глаза. – Гарантирую тебе, что когда наступит время, они найдут чем заняться, только бы припоздать за вами.

– За нами, – поправил его Вежбовский.

– За вами. – Щенок глотнул порцию. – Я же счастливчик, ты что, забыл?

– Да вижу, – засмеялась Бьюллер. – Болото, вода в берцах, лицо всмятку, янки вокруг… Исключительно привлекательное счастье.

– Это преходяще. – Ван Ройтерс не дал сбить себя с тона. – И если судить по состоянию Сорокового, я все равно счастливчик.

– Может, твое счастье еще и обеспечит нам эвакуационные паромы? – спросила она саркастично. – И я попросила бы для себя офицерский.

Вундерваффе, что до этого момента ел молча, поднял взгляд над порцией.

– Невыгодно за нами лететь, – сказал он спокойным голосом.

– Ага. – Щенок потер ладонью опухшую бровь. – И откуда у тебя эта идея?

– Нас немного, даже не полная рота. Большая часть ранены. – Немец говорил, не меняя тона, всматриваясь в свой рацион. – Чтобы попытаться нас отсюда вытянуть, им придется рисковать кораблем, который выйдет на орбиту, вышлет с десяток «клэнсменов» или штуки четыре «драккаров», потом подождет, пока те не вернутся на борт. Риск для корабля, риск для челноков и их экипажей. Я бы не рисковал. Не ради ста четырех людей.

– Бам! Вундерваффе, тевтонская машина оптимизма, – сказала Бьюллер, хотя и не своим привычным ироничным тоном. – Знаешь, тут ведь не только мы. Тут – фон Занген, тут другие эвакопункты. Это больше людей.

– Может, и так.

– Ну и – сто шесть, математик, – быстро добавил Щенок, поддерживая коллегу. Выглядел так, словно хотел убедить себя, а не приятеля. И любая ошибка немца словно бы давала ему немного лишней уверенности, что тот ошибается и во всем остальном.

– Сто четыре. – Вундерваффе не привык ошибаться насчет состояния роты. – Ставрос и Маринелли умерли час назад.

* * *

Изможденность солдат лишь отчасти зависела от физических усилий. В «Дюнкерке», не считая, быть может, госпиталя, мало что происходило. Ритуальные действия в эвакопункте ограничивались в основном патрулированием периметра, поддержанием в рабочем состоянии оборудования и заботой о боевой готовности. Но, как прекрасно описала это Исакссон, боевая готовность и оборудование «Дюнкерка» помогли бы в бою самое большее со средне отчаявшимся отделением врага или со взводом пьяных дезертиров, но не с боевым подразделением. Патрули же… при такой рваной зоне сенсоров они казались почти полностью лишенными смысла – в тумане можно было пройти в десятке метров от кого-нибудь и остаться незаметным.

Потому не странно, что все старались найти себе какое-то занятие. Вайсс бегал. Сперва все думали, что он их разыгрывает, но Вундерваффе с железной выдержкой два раза в день бежал трусцой вокруг лагеря, расплескивая глубокую – по лодыжки – воду. Большой Южва, в свою очередь, читал. Откуда-то раздобыл датапад, по края набитый книгами, и большую часть своего свободного времени проводил, поглощенный чтением. То и дело демонстрировал свои приобретенные литературные знания, роняя цитаты, которые казались ему максимально подходящими к обстановке. Тем самым пробуждал всеобщее веселье, что, однако, совершенно не мешало длинным очередям желающих позаимствовать на время читалку. Малой сосредоточился на попытках отремонтировать поврежденную «рапиру» – одну из двух, что стояли в «Дюнкерке». Оборонительный противоартиллерийский лазер, казалось, невозможно было спасти, но мощному технику это совершенно не мешало. В последние дни он почти ни с кем не заговаривал, абсолютно погруженный в работу.

Они старались делать множество вещей. Но прежде всего – они ждали.

Вежбовский, если у него не было обязанностей по службе, проводил много времени, всматриваясь в темно-серое небо, рассчитывая, что он, возможно, первым заметит летящие челноки. Что он, может быть, увидит что-то в редких просветах между бегущими тучами. Порой ему казалось, что он видит вспышки, и представлял себе, что это знаки битвы, что флот уже пробивается к ним, что уже чуть-чуть… В такие моменты он почти не ощущал воды в берцах, запаха гнили и лекарств, не чувствовал жуткой усталости, которая сопровождала их дни напролет.

Он не был одинок. Когда отводил взгляд от неба и осматривался, видел и других. Двоих, пятерых, десяток. Некоторые сидели у входов в палатки или просто стояли по голень в холодной воде. Если бы ситуация «Дюнкерка» не была критичной, можно было бы считать картинку людей, глядящих в пустое небо, вполне веселой. Но Вежбовский знал. Никто не хотел умирать на Болоте, окруженным серыми, все заглушающими испарениями, не помня, как оно вообще – иметь сухие ноги.

Никогда бы не подумал, что ожидание может оказаться настолько мучительным.

* * *

Туман не переходил границ лагеря, словно чувствовал человеческую территорию. Порой он отступал настолько, что казалось, можно увидеть патрули на периметре, а порой подходил к внутреннему кругу палаток, однако никогда не заходил дальше. Еще неделю тому Марчин посчитал бы такое беспокоящим фактором. Но сейчас туман перестал быть чужим созданием, которое поглощает пришельцев. Стал он скорее товарищем, тем, кого ты не всегда понимаешь, но чье присутствие совершенно естественно. Вежбовский и сам был удивлен, как изменилось его отношение. Ему случалось даже подумывать, что это странно, что им потихоньку овладевает некая чуждая сила, которая до сих пор таилась где-то под поверхностью болота. Но большую часть времени он чувствовал абсолютное спокойствие.