Манящая тайна - Сара Маклейн

— Будет.

— И вы намерены представить ее мне? — Темпл кивнул. Уэст был человеком умным и легко мог сложить два и два. — Но дело, конечно, не в этом.

— Неужели? — подал голос Кросс.

— Вы хотите уничтожить ее? — спросил Уэст.

А хочет ли?

— Я вас не виню, — продолжал газетчик, — но и марионеткой вашей быть не хочу. Я пришел, потому что меня позвал Чейз, а этому человеку я обязан. Я выслушаю вашу историю в вашем изложении. Но ее я тоже выслушаю. И если решу, что она не заслуживает позора, то способствовать этому не стану.

— С каких пор вы стали таким благородным? — вмешался Борн. — Эта история повысит продажи, разве нет?

По лицу Уэста пробежала тень, но исчезла так быстро, что Темпл не заметил бы ее, не наблюдай он за гостем так пристально.

— Достаточно будет сказать, что я и так уже погубил своими газетами слишком много людей. И вообще я не обязан выполнять просьбы каждого аристократа, одержимого вендеттой. — Он посмотрел герцогу в глаза. — Она заслуживает этого?

Темпл очень надеялся, что никто не задаст ему этого вопроса. И надеялся, что ему никогда не придется на него отвечать.

Конечно, неделю назад он, ни секунды не раздумывая, сказал бы «да». Неделю назад он бы доказывал, что Мара заслужила все то, что падет на ее голову, если он только этого пожелает.

Но сейчас его одолевали сомнения… Все осложнилось, и он уже не мог думать о ней так, как думал прежде. Внезапно ему вспомнилось, как она поддразнивала его, забывая, что они враги. Вспомнилось, как она противостояла ему словно равная. Как легко и непринужденно справлялась со своими воспитанниками и с мужчинами в клубе. Как отдавалась его поцелуям, его ласкам. Как она ласкала эту свою свинью, словно та — самая подходящая компаньонка для женщины.

Герцог вспомнил даже о том, как задавался вопросом: разве он не лучше этой проклятой свиньи? Разве не может ее заменить?

Темпл одним глотком осушил стакан и снова потянулся к графину. Господи Иисусе! Он только что сравнил себя со свиньей!

Так заслуживала ли она его мести? Он больше не был в этом уверен. Но стоило подумать о прошлом, о жизни, которую он мог бы вести, об удовольствиях, предлагавшихся к титулу, о своей роли в обществе, о своих утраченных возможностях…

Ведь если бы не она, он бы не лишился всего этого.

И не страдал бы.

А она ему лгала. Снова и снова.

Когда же в конце концов сказала правду, отняла у него последнюю крупицу надежды. Лишила последнего шанса на жизнь, о которой он мечтал в самых потаенных глубинах души. Красивая жена… Здоровый и счастливый ребенок… Семья… И его доброе имя…

Она украла все это, словно ничего подобного никогда не существовало.

Тут наконец вспыхнула ярость, жаркая и долгожданная, и Темпл, глядя прямо в глаза Дункану Уэсту, ответил:

— Заслуживает.

Уэст повернулся к столу и, взяв кий, ударил по шару. Забив его в лузу, выпрямился и поднял свой стакан в сторону Темпла.

— Если это правда, я с удовольствием помогу вам. Увидимся на балу у Лейтона. — Он сделал большой глоток виски, бросил Темплу кий и направился к двери. Но на пороге вдруг обернулся и спросил: — А что с Чейзом?

Темпл уже несколько дней не разговаривал со своим партнером, после той самой ссоры.

— А что такое?

— Где Чейз сегодня вечером?

— Босс занят, — ответил Борн тоном, не предполагавшим дальнейших расспросов.

Уэст сделал вид, что не заметил нотки раздражения в голосе маркиза.

— Когда же до вашего босса наконец дойдет, что я ему друг и не намерен выдавать его секреты?

Кросс с улыбкой ответил:

— Когда ваш заработок перестанет от них зависеть.

Уэст тоже улыбнулся.

— Что ж, это справедливо. Пойду играть в «двадцать одно». — Он кивнул Темплу. — Значит, завтра?

Темпл чуть наклонил голову.

— Завтра.

— И я получу ответы на свои вопросы?

— Безусловно. И даже более того, — пообещал Темпл.

Уэст кивнул и вышел. Игорные столы в клубе обладали непреодолимым притяжением.

Эта договоренность вроде бы должна была воодушевить Темпла, поднять его настроение, но вместо этого он ощутил какую-то странную пустоту в груди.

Он повернулся к друзьям, внимательно за ним наблюдавшим.

— Когда он о ней расскажет, ее репутация будет погублена. А приют подвергнется большому риску, — заметил Борн.

— Никто не захочет иметь дело с приютом, которым управляет такая недостойная особа, — объяснил Кросс, будто Темпл сам этого не понимал.

Но он отлично все понимал. И ему очень не понравилось неприятное чувство, охватившее его при мысли о том, что теперь пострадают ни в чем не повинные мальчишки. Не нравилось ему и то, что Кросс причислил Мару к «недостойным особам».

Борн же вновь заговорил:

— Если Уэст получит доступ к документам приюта, то за несколько минут выяснит, кто такие эти мальчики. И выведет отцов на чистую воду.

— Девчонка всего этого не переживет. И уже никогда не сможет показаться в Лондоне, — добавил Кросс.

— Если ее не затравят джентльмены, отославшие туда своих сыновей, то уничтожат дамы из общества, — продолжал маркиз. — А винить она будет тебя. Ты готов к этому? Готов навсегда потерять ее?

Темпл прищурился, глядя на Борна.

— А почему это должно меня волновать? Она мне не нужна.

Собственная ложь его покоробила, но он решительно отказывался признаться в этом даже самому себе. Его друзья решили не развивать эту тему, и дальше Кросс проговорил:

— Уэст, между прочим, очень неплохой газетчик.

— Да, знаю, — кивнул Темпл. Он вовсе не чудовище. Когда с ней будет покончено, он возьмет мальчиков под свою защиту. Построит для них целый дворец где-нибудь за городом. И наполнит его сладостями, собаками… и свиньями.

Он представил улыбающуюся Мару, ласкающую свою проклятую свинью, и ощутил нечто похожее на чувство вины.

Проклятие!

Темпл начал разминать больную руку, с отвращением ощущая ее скованность.

— Я не подпущу Уэста к приюту, — поклялся герцог. — А сам он — человек порядочный и не сделает ничего такого, что могло бы повредить детям.

Взглянув на его руку, Кросс спросил:

— Как она?

— Не терпится вернуть меня на ринг? — пошутил Темпл, но даже не улыбнулся.

Кросс тоже не улыбнулся.

— Не терпится вернуть тебя. Точка.

Темпл покосился на плечо и покрутил рукой. «Стоит ли рассказать им, о чем думается в самые темные ночные часы, когда руку дергает и покалывает, когда она пылает огнем? — подумал он. — Что они скажут, если узнают, что я не чувствую части руки? Кем я стану для них, если перестану быть непобедимым Темплом? Кем я стану для самого себя?»