Холодный человек - Алексей Атеев

Жюль Верн упал на своего мучителя и вначале даже не почувствовал боли. Противник не отпускал. Наш герой что есть мочи рванулся, но не тут-то было. И тогда Жюль Верн понял, что оказался в значительно худшем положении, чем был вначале. Мертвец все так же стремился добраться до шеи нашего героя, однако на этот раз действовал не руками, а старался впиться в нее зубами.

– Помогите! – попытался крикнуть Жюль Верн, но вместо этого раздался лишь хрип.

«Все! – дошло до него. – Конец!»

И тут над ним возник темный силуэт. Жюль Верн в потемках не понял, кто это. Скорее всего кто-нибудь из омерзительной нечисти. В надежде на невозможное он прохрипел:

– Помо…

И тут темный силуэт сделал резкое движение. Под Жюлем Верном что-то хрустнуло, и хватка нападавшего ослабла. И хотя руки трупа все еще продолжали цепляться за него, парень из последних сил рванулся и наконец вырвался из объятий мертвеца.

В тусклом свете стоявшего поодаль уличного фонаря он все же сумел разглядеть лицо своего спасителя. Перед ним была Вера!

– Ты как здесь? – только и смог спросить Жюль Верн.

– Случайно проходила, – выдохнула девушка. – Слышу, кричат… – Видимо, она хотела свести ответ к шутке, но ее слова прозвучали довольно странно. Однако еще более странным было ее появление возле музея в столь поздний час.

– Да скажи толком! – потребовал Жюль Верн.

– Погоди, сначала я хочу узнать, что случилось с тобой.

– Что случилось?! Напали эти… Твои мертвые дружки!

– Что значит мои?! Не мои они вовсе! И почему во множественном числе?

– Там, в музее, еще один.

– Ты его убил?

– Его другие убили. Он уже мертвый пришел…

– Я хотела спросить: обезвредил?

– Можно и так сказать. Если интересуешься, сходи взгляни. Только я предупреждаю: зрелище жуткое.

– Тогда я лучше не буду… А этот все еще трепыхается…

– Посмотреть бы на него, только темно. Погоди, у меня же где-то был фонарик… Если, конечно, не выпал по ходу драки. Ага, вот он.

Луч света упал на распростертое на земле тело. Перед ними действительно лежал Сабуров. Вид его был ужасен. Вера воткнула в голову трупа заостренный кусок дерева, похоже, обломанный черенок лопаты. Кол так и торчал из одной из глазниц. Рот трупа был оскален, и в свете фонарика было заметно, как меж запекшихся губ шевелилось нечто, очень похожее на личинки мух.

– Тьфу, какая дрянь! – взвизгнула Вера. – Меня сейчас вырвет.

– Тебе еще предстоит эта процедура, – превозмогая остатки боли, со смешком сообщил Жюль Верн, – а я уже…

– Что, уже?

– Да это самое… – Блеванул… Там, в доме. Ладно, оставим иронию. Я спасся, и это главное. Поедем отсюда.

Стараясь не споткнуться о мертвое тела Сабурова, которое продолжало корчиться на земле, они обошли его и направились к машине.

– Так как же ты здесь очутилась? – было первое, о чем спросил Жюль Верн, когда они уселись в «десятку». И Вера не стала ничего скрывать. Вот ее рассказ.

– Мы с тобой расстались часов эдак в восемь. Я вернулась в квартиру, соорудила себе ужин, потом залезла на диван, включила телевизор и стала смотреть какой-то сериал. Ну, и задремала, конечно. День, сам знаешь, был не из легких. Эти прогулки по кладбищу, потом склеп… Короче, я устала. Проснулась, ящик что-то бормочет, на экране какие-то уроды скачут. Я нажала на кнопку пульта… Ящик как-то странно хрюкнул, и изображение исчезло, но экран продолжал светиться. Что за черт?! Я вновь жму кнопку. Тот же эффект. Думаю: наверное, батарейка в пульте села. И вдруг на экране возникает лицо. Как, по-твоему, кто это был? Ну, ясное дело, Амалия собственной персоной! Ты представляешь?! Она каким-то образом и в телевизор сумела пробраться! Вот уж чего не ожидала, того не ожидала. И говорит мне:

– Это я бумагу тебе подкинула.

– Какую бумагу? – спрашиваю. Вроде не въезжаю… Дурой прикинулась.

– Завещание, – отвечает.

– А на кой оно мне?

– Ты же хотела от меня избавиться? Вот и избавься.

Я ничего не понимаю.

– Как, – говорю, – избавиться? Ты сама, что ли, помочь мне решила?

– Да, – толкует, – сама.

– Как же так?! Ничего не понимаю.

А она:

– Я, говорит, вовсе не та, за кого ты меня принимаешь.

– Как это не та? Ты разве не Амалия?

– Амалия-то Амалия, но…

– Что – но?! Выкладывай толком!

– Я – ее лучшая половинка.

– Кого ее?

– Да Амалии же! Как тебе растолковать, чтобы понятно было? Душа человеческая не может быть однородной по своей сути. То есть – только хорошей или только плохой. Не спорю, имелись люди, которые отличались праведной жизнью. Но и таких преследовали искушения. Их и считают святыми, потому что они сумели справиться с греховными помыслами. Точно так же и в закоулках души самого отъявленного негодяя сохраняются понятия о добре. Когда он совершает злодейство, он знает, что совершает именно злодейство, то есть идет против закона.

Если душа не отлетела в иные миры и бродит по земле, она со временем как бы делится на две части – на явную, ту, что преобладала при жизни, и скрытую, ту, которая угнетена и как бы содержится в плену. Обычно самая сильная ее часть та, что гнусная, и строит козни живым. Но в тот момент, когда она занята своими нечестивыми делами, скрытая часть на некоторое время освобождается и может являться тем, кто становится жертвой козней, по каким-то причинам находясь вне зоны контроля.

– Но почему через телевизор? – спросила я.

– Чтобы создать астральное тело, нужна мощная энергетика. У меня подобной энергетики нет, поскольку я воплощаю лишь малую часть души Амалии, да к тому же нахожусь под постоянным контролем. Поэтому я могу появляться лишь через какой-нибудь ретранслятор – вот, например, телевизор. Могу и через зеркало, но это сложнее, поскольку при излучении телевизора действуют магнитные поля, которые отчасти усиливают мою сущность.

– Ты, – говорю, – уж больно по-современному выражаешься. «Излучение телевизора, магнитные поля…» А ведь ты жила бог весть когда. Откуда подобная лексика?

– Лексика моя, – отвечает Амалия, – полностью соответствует твоей. И объем знаний у меня тот же, что и у тебя. Если до сих пор не поняла, так я могу разъяснить. Моя сущность, и темная, и светлая, стала твоей сущностью. Я – это ты! Но моя темная половина хочет, чтобы ты вышла замуж за ее кандидатуру, а я – нет! Хотя в данном случае мне, собственно, все равно. Я хочу другого.

Амалия на телевизионном экране замолчала и, казалось, пристально смотрела на меня. Я тоже помалкивала, ожидая продолжения, и оно последовало.