За степным фронтиром. История российско-китайской границы - Сёрен Урбански

послевоенных преобразований города Маньчжурия, казацких деревень Трехречья и пастбищ травянистой степи Хулун-Буира – китайского пограничья, отличавшегося прежде этнической гетерогенностью, была их постепенная и целенаправленная гомогенизация, которая привела к интеграции этих мест во внутренний Китай. Таким образом, цели, которые государство прежде стремилось реализовать другими методами, наконец были достигнуты. Обе столицы усилили жесткий контроль над пограничными территориями. Оба государства некоторое время сотрудничали по вопросу русской диаспоры, они даже приоткрыли свои границы для того, чтобы вернуть русских «домой». Зоны контактов русских эмигрантов и китайского населения пограничья в результате этого почти полностью исчезли в 1960-х годах.

В случае с бурятами, орочонами, даурами и другими кочевыми народами Хулун-Буира китайское центральное правительство постепенно осуществило их китаизацию и деномадизацию, не позволив Советскому Союзу и коренным жителям пограничья как-то на это повлиять. Энергичные кампании Пекина, в чем-то похожие на ранние советские кампании, способствовали притоку ханьских китайцев на правый берег Аргуни. Вследствие этого китайские фермеры и китайские формы оседлого земледелия восторжествовали над автохтонной кочевой жизнью. Крепко закупоренная советско-китайская граница не дала кочевникам пограничья последовать примеру их предков и найти убежище за границей.

Однако этот сдвиг еще не означал конца скотоводческого кочевничества и наследия мира без границ. Утверждать это позволяет короткая история Цагана, расположенного примерно в сорока километрах на юго-восток от ст. Маньчжурия на железной дороге в Хайлар. Небольшая станция Цаган существовала и до 1949 года. Большая часть его населения приехала сюда в коммунистическую эру и поселилась в нескольких домах. В 1956 году Цаган стал кооперативом сельскохозяйственных производителей. Собирая здесь антропологические полевые материалы в конце 1980-х годов, Бартон Пастернак и Джанет Салафф отметили еще сохранившиеся следы межграничных социальных и культурных связей:

Там, где люди живут вместе, традиции переплетаются. Местные монголы живут в таких же домах, как ханьские китайцы, и выращивают овощи в огородах. Большинство взрослых монголов говорят на севернокитайском языке и одеваются как китайцы. Молодые монголы тоже отвозят банки из-под молока в пункты приема на велосипедах. Но здесь ханьские китайцы предпочитают говядину и баранину свинине. Как и монголы, они пьют чай с молоком и разделяют местную склонность к употреблению крепких спиртных напитков… А когда они косят сено или пасут на открытых лугах, они тоже живут в юртах… Здесь много следов русского присутствия. Голубоглазая блондинка русская женщина, вышедшая замуж за ханьского китайца, матриарх семьи из трех поколений до сих пор живет в Цагане. Некоторые китайцы живут в деревянных домах с пряничными фасадами, построенными когда-то русскими железнодорожниками у станции и вдоль железной дороги[788].

Однако к концу 1980-х годов мало что еще напоминало о прежнем открытом межимперском пограничье.

Аргунское пограничье, в результате продолжающегося напряжения между Пекином и Москвой, оставалось экономически слаборазвитым в особенности на малонаселенной советской стороне. Оба государства осознавали значимость сбалансированных демографических условий для сохранения стабильности, но Москва не смогла привлечь в этот регион существенного числа добровольных переселенцев. Вопреки политике экономического стимулирования многие на советской стороне, наоборот, выезжали из пограничных районов. Другие должны были их заменить, но эти немногие новоселы были привлечены экономическими благами, предложенными государством. Это и отличало их от прежних поколений жителей пограничья, которые приезжали сюда в поисках золота, сурков или прибыли, получаемой от контрабанды алкоголя. Люди на китайской стороне находились под давлением государства. Многие из них не вернулись домой, когда кампания была закончена, а предпочли остаться на новом месте.

ТРАНЗИТОМ: СТАНЦИЯ ЗАБАЙКАЛЬСК КАК ВИТРИНА СОВЕТСКОГО СОЮЗА

Большинство местных жителей пограничья, как и Юрий Иванович Козлов, никогда не пересекали Аргунь, хотя жили в непосредственной близости от нее. Однако, несмотря на конфликт между Москвой и Пекином, достаточное количество людей перемещалось туда и обратно. Большинство пересекавших границу, однако, были пассажирами международных скоростных поездов, прибывавших издалека.

Несмотря на бряцание оружием Пекина и Москвы и провокации времен Культурной революции, например разрушение Дворца китайско-советской народной дружбы в Маньчжурии озлобленной толпой в августе 1968 года, железная дорога по большому счету функционировала стабильно и задержки случались нечасто[789]. Незначительное количество инцидентов демонстрирует, как работала железная дорога на техническом уровне, несмотря на идеологические расхождения и геополитическое противостояние Москвы и Пекина, распад политических, экономических и культурных отношений, который завершился семимесячным необъявленным военным конфликтом между Китаем и Советским Союзом на разделяемой ими границе в 1969 году. Однако более пристальное изучение данных литерных вагонов специальных пассажирских поездов, а также купе международного экспресса 17/18, проходящего между двумя столицами, обнаруживает другую интерпретацию последствий конфликта на границе. Статистика пассажиров в этом случае может рассказать больше, чем отчеты разведки.

После того как в ходе милитаризации, введения механизмов контроля и нескольких пропагандистских кампаний граница была закупорена в годы Маньчжоу-го, осталось всего несколько пропускных пунктов, через которые грузы и люди пересекали границу официально. Это привело к установлению жесткого контроля над людьми, перемещавшимися через границу и живущими в пограничье, а также к созданию метафорического бастиона в сердцах и умах людей, защищающих родину от враждебного и чуждого соседа. Ухудшение двусторонних отношений между Москвой и Пекином привело к еще большему сокращению числа пропускных пунктов. Забайкальск долгое время оставался единственным железнодорожным пропускным пунктом, открытым для перевозок между Китаем и Советским Союзом. Только несколько сотен пассажиров пересекали границу каждую неделю во время раскола, а общее число пассажиров даже на этом последнем пропускном пункте было очень низким.

Самая удивительная находка, сделанная в результате анализа статистики пассажироперевозок, – это сокращение числа китайских и советских граждан среди пассажиров поездов. В 1966 году китайские путешественники еще составляли большинство (54 %). Однако в 1969 году только двое из почти семи тысяч пассажиров, которые пересекли границу поездом, были гражданами Китая. Статистика по советским путешественникам не полная, однако она позволяет утверждать, что численность советских путешественников менялась подобным же образом. Ухудшившееся состояние советско-китайских отношений отразилось на численности советских и китайских пассажиров, что означает, что переезд Маньчжурия – Забайкальск в это время стал основным транзитным участком для людей из других стран.

В 1970-х годах подавляющее большинство транзитных пассажиров были родом из двух социалистических стран: Северного Вьетнама и Корейской Народно-Демократической Республики. Будучи союзниками Москвы, оба государства отправляли студентов и делегации от предприятий в Советский Союз, а Пекин позволял их транзит через китайскую территорию[790]. Начиная с конца 1970-х годов число путешественников из третьих стран (других стран, помимо Советского Союза, Китая, Вьетнама и Северной Кореи) возросло. На международных поездах, следовавших маршрутом Пекин – Москва – Пекин, доля этой категории пассажиров возросла от 1 % (1974) до трети всех пассажиров (1981). Большинство путешественников были из стран Восточного блока и Западной Европы. Совсем немного было американцев (только два человека между 1966 и 1976 годами), но были сотни финнов, которые пользовались неприсоединившимся статусом своей страны[791].

Таким образом, статистические данные перевозок отразили политические отношения в Восточной Азии и за ее пределами. Они демонстрируют жестко регулируемую границу, которую нельзя было просто пересечь обычным туристам, путешественникам и предпринимателям. Каждая статистическая аномалия обладает вполне убедительным политическим объяснением. 19 280 человек пересекли границу в Забайкальске в 1973 году, при этом международные пассажирские перевозки возросли на две трети по сравнению с предыдущим годом, потому что делегации из нескольких тысяч молодых граждан Вьетнама и Северной Кореи пересекли советско-китайскую границу на специальных поездах для участия в XX Всемирном фестивале молодежи и студентов в Восточном Берлине[792]. Наиболее значимая деталь здесь – вышеупомянутое соотношение советских и китайских пассажиров. Мерилом политической атмосферы между Москвой и Пекином является то, что только около дюжины советских и китайских путешественников ежегодно пользовались международными поездами. Пассажиров из этих стран в поездах, отправляющихся в Москву или Пекин, к моменту советско-китайского раскола практически не было. Во время дипломатических размолвок и военного противостояния оба правительства ограничили поездки студентов, специалистов и туристов. Вьетнамский и корейский стали основными языками, на которых говорили пассажиры поездов Пекин – Москва – Пекин. Все другие языки, включая русский