Мы вращаем Землю! Остановившие Зло - Владимир Контровский

Впрочем, Павел Дементьев уже не был наивным юношей — на войне год идет за три года, а то и за пять лет, — и потому все свои впечатления он предпочитал держать при себе.

* * *

Берлинская операция началась в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое апреля сорок пятого года, в пять часов утра. Началась она уже привычно — с мощнейшей артиллерийской и авиационной подготовки. На немецкие позиции обрушалась лавина железа, начиненного взрывчаткой и превращавшаяся в лавину огня. «Катюши» капитана Дементьева метали свои огненные стрелы на глазах у командующего Первой армией Войска Польского генерал-полковника Поплавского. Этот человек вызывал уважение своим каким-то хладнокровным бесстрашием — Павел видел его на передовой. Генерал был спокоен и тверд: ходил, заложив руки за спину, и не обращал никакого внимания на разрывы немецких снарядов и мин. И показалось Дементьеву, что под распахнутой шинелью генерала Поплавского блеснула на миг кольчуга древнерусского воина…

Немцы огрызались, но за сутки дивизия генерала Кеневича продвинулась вперед на пятнадцать километров и захватила город Врицен. Здесь, в этом городе, Павел Дементьев впервые увидел немцев-смертников, прикованных цепями к пулеметам. Они уже не могли отступить, даже если бы захотели, и оставались среди развалин кучами изодранной плоти, прицепленной к железным обломкам, в которые превращались их пулеметы под ударами русских снарядов…

Дивизион сопровождал и непрерывно поддерживал огнем польскую пехоту — стоило пехотинцам залечь под огнем очередной засады, как Павел тут же разворачивал свои батареи и давал залп. Иногда таких залпов приходилось давать по дюжине в день — такого еще не бывало. Об экономии боеприпасов никто уже не думал: снаряды поступали на фронт бесперебойно и в огромном количестве. Слезы женщин, стоявших у станков и томившихся от неизбывной тревоги за своих мужей, застывали серой массой тротила, а ненависть превращалась в сталь и одевала эти запекшиеся огненные слезы в конические оболочки реактивных мин. И горькие слезы матерей оборачивались бешеными смерчами разрывов, выжигая нечисть и нелюдь, убившую их сыновей…

* * *

«Опять двадцать пять, — с досадой думал Павел, рассматривая в бинокль немецкий опорный пункт. — Всем хороши «эрэсы», если бы не их рассеяние. Пехота залегла слишком близко от поселка: если я сейчас дам залп по немцам, то накрою и наших — как пить дать».

Ситуация повторялась. Немцы вели огонь не то чтобы яростно, но под конец войны никому не хотелось умирать, и солдаты — и польские, и наши, — не особо охотно шли в атаку, если из вражеских траншей стрелял хотя бы один пулемет. И Павел понимал солдат — зачем рисковать жизнью, когда за твоей спиной такая силища: и тяжелая артиллерия, и «катюши»? Не сорок первый год, в конце концов, когда «любой ценой». На дворе сорок пятый, вот-вот — и конец войне, так зачем искушать судьбу? Лучше уж перележать-пересидеть в окопе, пока «бог войны» не явит свой гнев, и не покажет немцам, где раки зимуют.

«Ладно, ребята, — подумал капитан Дементьев, — из двух зол выбирают меньшее. Бог не выдаст, свинья не съест. Добавим пятьсот метров перелета — авось обойдется».

Обошлось. Поселок заволокло черным облаком дыма, земля затряслась, прибежавшая взрывная волна взвихрила пыль на наблюдательном пункте дивизиона. Польские окопы не зацепило, солдаты поднялись и… побежали в тыл. «Вот это да! — изумился Павел. — Во дают — такого я еще не видел!». Жолнежи пробежали назад с полкилометра, потом остановились, приходя в себя, и пошли уже куда надо — вперед. Близкие разрывы «РС» давили на психику, и Дементьев лишний раз в этом убедился — воочию.

Горящий и растерзанный опорный пункт был взят играючи — он выглядел так, словно по нему прошелся чудовищной силы ураган, причем огнедышащий. А что чувствовали те, по чьим головам прогулялся этот ураган, Павел услышал от очевидца — из первых уст.

…Пленный из полицейской дивизии СС еле держался на ногах. Его трясло, левое веко дергалось, а глаза казались глазами недолеченного психа, выпущенного на свободу по ошибке врача. Обгорелый мундир немца висел клочьями, половина лица была обожжена. Он говорил с трудом, и переводчику пришлось прилагать усилия, чтобы понять его бормотание и более-менее правильно перевести.

— Мы были ужасно потрясены морально и физически силой и мощью залпа «РС», после которого уже не могли оказать какого-либо сопротивления. На нас обрушились разом сотни снарядов, которые подняли гигантские вертикальные огненные столбы, черные клубы дыма поднялись на месте разрывов, и огонь, огонь, огонь… Дымящаяся развороченная земля задрожала и заходила ходуном. Нам показалось, что она вот-вот треснет, расколется и поглотит нас в своих недрах. Тысячи осколков засвистели вокруг. Все строения и техника моментально вспыхнули огромными кострами, а не успевшие укрыться солдаты лежали обезображенными трупами. Это был ад, мы не могли сопротивляться и сдались в плен.

Немец икнул и замолчал. Подполковник Певишкис удовлетворенно крякнул.

«А вы как хотели? — подумал Дементьев, глядя на пленного. — Так, и только так!»

* * *

Двадцатого апреля дивизия Кеневича вышла к северным пригородам Берлина, к Ораниенбургу, расположенному километрах в тридцати от столицы Тысячелетнего Рейха. Мост через небольшую речку был взорван, и дивизион «катюш» остановился, ожидая, пока саперы наведут переправу. Они уже начали забивать сваи и сооружать настил, но Павел, оценив объем и скорость работы и прикинув время, понял, что его дивизион может немного передохнуть. Боевые машины загнали в ближайший лесок — немецкие самолеты нет-нет, да и появлялись еще в воздухе, — а Дементьев с группой офицеров устроился под солнышком, на полянке, откуда хорошо был виден восстанавливаемый мост.

Однако насладиться отдыхом на природе им не пришлось. «Юнкерсы» не прилетели, зато к переправе на кавалькаде из десятка шикарных автомашин пожаловало очень высокое начальство: военный министр Польши, он же командующий польскими войсками пан Роля-Жимерский собственной персоной. Министр был в кожаном пальто и в конфедератке и маршальскими знаками отличия. За главкомом повалила его свита: адъютанты, штабники всех мастей, порученцы в блестящих чистеньких мундирах с аксельбантами, несколько молодых паненок в офицерской форме. Одна из них была личным врачом маршала, другая личным секретарем, остальные неизвестно кто, но тоже личные, и все очень красивые.

К маршалу колобком подкатился с докладом Кеневич. Министр подал комдиву руку, и они начали о чем-то беседовать. Павел наблюдал за этой сценой с неким отстраненным интересом, полагая, что главком прибыл для личного руководства боевыми действиями. Но Дементьев ошибся: министр приехал, чтобы лично наградить самых достойных. Пяти минут пребывания на фронте было явно недостаточно для их выявления, и тогда Роля-Жимерский потребовал от Кеневича список героев. Недолго думая, генерал назвал всех, кому повезло в этот момент оказаться рядом с ним у моста, в основном своих штабных офицеров. Адъютант почтительно подал список главкому, и тот начертал на нем краткое «Наградить».

А затем министр оставил свиту и в одиночку направился к полянке, где отдыхали офицеры-эрэсники. Павел насторожился — встреча с любым начальством, особенно высоким, всегда чревата непредсказуемыми последствиями — и быстро оглядел своих офицеров: все ли в порядке? Те тоже подтянулись, следя за приближающейся фигурой маршала. Но министр не дошел до полянки: он остановился у ближайших кустов, огляделся по сторонам, оросил кусты сверкающей струей и как ни в чем не бывало пошел обратно, к ожидавшей его свите.