Дмитрий Донской - Николай Борисов

Василий Кирдяпа, бывавший в Орде и имевший навыки обращения с ордынцами, разместил послов в княжеских покоях рядом с владычным двором и отправил гонца к отцу с известием о их приезде.

Дмитрий Суздальский, посовещавшись с Дмитрием Московским и другими участниками переяславского съезда, решил взять под стражу Мамаевых послов и затем отправить их в Сарай к врагу Мамая Урус-хану в знак дружелюбия и признания его верховенства. (Это была обычная практика тогдашних дипломатических отношений, своего рода «жест вежливости». В правление Семена Гордого хан Джанибек выдал ему литовских послов, прибывших в Орду для подготовки антимосковского союза.) Соответствующее распоряжение Дмитрий Суздальский отправил сыну Василию. О расправе с послами не было и речи. Убийство послов татары считали страшным преступлением. Оно означало бы демонстративный и полный разрыв со степным сообществом, что отнюдь не входило в планы русских князей. Подобно тому как татарская дипломатия на Руси состояла главным образом в игре на противоречиях между князьями, так и русская степная политика строилась на лавировании между враждующими ордами, мурзами и ханами.

Получив распоряжение отца, Василий Кирдяпа не сумел его должным образом исполнить. Это было действительно трудное дело. Чтобы взять татарских послов под стражу, их нужно было прежде разоружить. А разоружить их без потерь можно было, только разведя степняков поодиночке или небольшими группами.

Однако события стали развиваться совсем не в том порядке, в каком предполагал Дмитрий Суздальский. Посол Сарайка и его люди, не зная намерений русских, решили, что их хотят разделить, чтобы потом перебить поодиночке. Желая дорого продать свою жизнь, татары вступили в отчаянную схватку с нижегородскими воинами. Из княжеского двора сражение перекинулось на подожженный татарами владычный двор. Владыка Дионисий, вышедший из своих палат, стал мишенью для какого-то степного стрелка. Однако стрела не достигла цели, лишь пронзив мантию владыки.

Этот эпизод дал повод нижегородскому книжнику, большому почитателю архиепископа Дионисия, блеснуть идущей к месту цитатой из Псалтири. Господь избавляет праведника «от страха нощнаго, от стрелы летящия во дни» (Пс. 90, 5).

Между тем нижегородцы, узнав о происходящем, схватились за оружие и бросились избивать находившихся в городе татар. Ситуация окончательно вышла из-под контроля растерявшегося князя Василия. Слепая ненависть к тем, перед кем еще недавно склонялись в земном поклоне, выплеснулась на улицы Нижнего Новгорода. Всё это сильно напоминало тверское восстание 15 августа 1327 года.

Рогожский летописец приводит дату избиения татар в Нижнем Новгороде: «В лето 6883 месяца марта в 31…» Но удивительно, что вопреки обыкновению летописец не дает значение этой даты по месяцеслову — памяти святых или вехи пасхального круга. В более поздних летописях это событие вообще не имеет точной датировки. Очевидно, летописцы чувствовали ее случайность и ненужность. Эта сцена постепенно превращалась в один из эпизодов жития архиепископа Дионисия Суздальского и в этом качестве совершенно не нуждалась в точной дате.

В действительности избиение ордынского посольства, скорее всего, произошло в январе 1375 года, когда князь Дмитрий Суздальский с двумя братьями (Борисом и Дмитрием Ногтем) находился на съезде в Переяславле. На это указывает и заключительная фраза повествования: «А в то время быша князи на съезде» (43, 109). Применительно к 31 марта она теряет смысл: несколько месяцев жить в Переяславле князья, конечно, не могли. Равным образом не могли они и вновь съезжаться в Переяславль по весенней распутице в конце марта.

Избиение татарских купцов в прежние времена вызвало бы молниеносную карательную акцию со стороны Орды. (Напомним, что поводом для вторжения Чингисхана в Хорезм было разграбление монгольских купцов в Отраре в 1219 году.) Однако теперь степняки не спешили с возмездием. И на то были свои причины. Во-первых, «стояние на Оке» летом 1373 года показало Мамаю высокий боевой потенциал объединенных сил Москвы и великого княжения Владимирского. Во-вторых, Мамай был отвлечен от русских дел событиями на западе своих владений. Там литовцы — вероятно, не без согласования с Москвой — предприняли энергичное наступление. Примечательно, что московские летописцы сочли это важным событием, достойным внесения в летопись:

«Того же лета (6882) въсенине (осенью. — Н. Б.) ходили Литва на татарове на Темеря, и бяшеть межи их бои» (43, 106).

Полагают, что этот летописный Темерь — подчиненный Мамаю эмир по имени Тимур. Для защиты его владений от литовцев Мамай спешно двинулся на запад (264, 133).

Но главное, что заставляло Мамая медлить с походом на Нижний Новгород, — непрерывные степные войны, круговорот походов с запада на восток и обратно, борьба за овладение Сараем — одряхлевшей, но всё еще привлекательной, богатой и славной степной столицей. Гибель всех архивов Золотой Орды, отсутствие традиции летописания в православной Сарайской епархии, слабый интерес русских, арабских и персидских авторов к событиям в степях — всё это превращает череду степных войн в своего рода головоломку для историка. И всё же кое-что служителям Клио удалось узнать. Вот краткий рассказ современного исследователя о событиях 1370-х годов в охваченной «великой замятней» Золотой Орде:

«В 1372 г. в Поволжье появился новый сильный претендент на трон — Мухаммад Урус-хан. В 1368 г. он пришел к власти в Синей Орде после беспрестанных смен ханов и очень скоро сумел „прижать“ независимых и полунезависимых царевичей и эмиров, казнив наиболее строптивых. Укрепив свою власть в восточном крыле Джучидской державы, он во главе многочисленных синеордынских войск двинулся в Поволжье и сравнительно легко выбил из столицы хана Мухаммада.

Мамай не стал немедленно предпринимать ответные действия, не без основания полагая, что и помимо него будет немало недовольных тем, что Сарай захватил выходец из Синей Орды. Так и получилось: когда Урус-хан в 1373 г. выступил в поход против Хаджи-Черкеса, намереваясь подчинить себе Хаджи-Тархан, с востока на него обрушились войска Шибанида Ильбека, правителя Сарайчука, который и захватил Сарай. Урус-хан был вынужден вернуться в Синюю Орду, где в его отсутствие в это время вновь начались смуты. Мамай немедленно использовал свой шанс и двинулся на Сарай, разгромил Ильбека (который, возможно, был убит) и вновь водворил в столице Мухаммад-хана.

Но это правление Мухаммада оказалось еще более кратковременным: в том же 1374 г. Урус вновь явился в Поволжье и выгнал ставленника Мамая из Сарая. Сам Мамай не мог помочь своему хану, поскольку в это время, вероятно, находился на западе своих владений, где ему пришлось отражать очередной натиск литовцев, разгромивших подчиненного ему эмира Тимура. Это была последняя попытка Мамая захватить столицу. Последующие события заставили его отказаться от намерения овладеть Сараем и уделять больше внимания защите остальных своих территорий» (264, 132).

На Руси внимательно следили за развитием событий в степях. Здесь ненавидели вероломного и алчного Мамая и потому «болели» за его врагов — Урус-хана и Ольгерда. Но суть вопроса состояла всё же не в эмоциях, а в том, кому следует платить дань: по-прежнему Мамаю — или новому хозяину Сарая Урус-хану? Вероятно, требовал русской дани и еще один «Генералиссимус степей» — хан Ильбек. Угадать избранника переменчивой степной фортуны не мог и самый прозорливый политик. Единственным ориентиром в этом сложном вопросе была принадлежность Сарая. Тот, кто сидел на золотом троне Узбека и Джанибека, и являлся легитимным на данный момент ханом, ему и следовало платить дань. В 1374 году таковым был Урус-хан. Полагают, что он прислал в Москву посольство с требованием дани (264, 133). И дань была ему доставлена. Мамай через своих послов также требовал дани — но послы эти (Сарайка и его свита), не успев доехать до Москвы, были перебиты в Нижнем Новгороде.