Утоли мои печали - Татьяна Алюшина

– Маня, – поцеловал он ее в висок. – Маняша! Нас ждут на завтрак, который уже готов.

– Да, – четко произнесла она, не двигаясь и не открывая глаз. – Идем.

– Вставай. – Григорий поцеловал ее в лоб еще раз. – В программе заявлены еще какие-то важные официальные дела.

– Да, она говорила вчера, – открыла, наконец, глаза Марьяна.

– О чем речь, знаешь? – поинтересовался Вершинин, перебирая в пальцах локон ее спутавшихся волос.

– Нет, – подавив зевок, перевернулась на спину Марьяна и потянулась. – Глафира Сергеевна сказала только, что нечто очень важное, связанное с вашей семьей.

И вдруг резко села на кровати, прикрыв грудь одеялом, и поделилась своими опасениями:

– Знаешь, твоя бабушка сильно сдала за эти месяцы. Я за нее серьезно волнуюсь. Видимо, эта история с Виталием ее сильно подкосила. Глафира Сергеевна старается этого никому не показывать, переживает все в себе, но врачи говорят об очевидном ухудшении ее состояния.

– Я заметил, как она осунулась, – разделил Вершинин ее опасения. – Вчера сразу после ужина ушла к себе отдыхать, явно устала серьезно.

– Да еще придумала это мероприятие непонятное, – тревожилась Марьяна. – И что задумала? Ей лучше сейчас не волноваться лишний раз.

– Ладно, там посмотрим, – вздохнул Григорий и распорядился: – Вставай, пойдем позавтракаем.

Ни Глафира Сергеевна, ни Женя не выразили свое отношение к тому, что Григорий с Марьяной провели ночь вдвоем, и уж тем более не обсуждали данную тему.

Интригу того, что задумала, Глафира Сергеевна держала практически до самого конца – кремень! Никакие намеки и попытки как-нибудь выведать не проканали! Бесполезняк. «Увидите», – и весь ответ.

Марьяна попыталась было отвертеться от семейного сборища Вершининых – мол, это ваши дела, я к ним никаким боком, и вообще работа у меня, но Глафира Сергеевна сыграла на ее добрых чувствах, не уговаривая, а попросив сиротой страдальческой, мол, она ей там очень нужна – на что Марья, разумеется, купилась.

А как только получила Марьянино твердое согласие, вышла из образа «сироты казанской» и принялась деловито раздавать распоряжения.

– Вы хитрющая старушенция! – возмутилась Марьяна со смехом.

– Да, я такая! – сверкнув задорно глазами, согласилась Глафира Сергеевна. – Ты мне об этом сто раз уже говорила.

И отправила Григория и Марьяну «принарядиться», как она сказала, напомнив, что мероприятие намечается ну очень официальное и торжественное.

Они не спорили и разошлись – он в свою келью на третьем этаже, а Марьяна к себе.

В назначенный час к воротам усадьбы подъехало аж два такси, и только тут выяснилось, что едут не только Вершинины и Марьяна, но и принаряженная Женуария – нет-нет, не в любимый наряд «высокой квалификации», все гораздо более умеренно и даже со вкусом. А также любезный сосед Роман Борисович.

– И куда мы едем? – уже строго потребовал ответа Григорий, привыкший сам командовать любым «парадом».

– Потерпи, дорогой, скоро узнаешь, – очередной раз ушла от ответа бабушка, лично переговорив с таксистами.

А Марьяна, посмеиваясь, сжала его ладонь успокаивающе-поддерживающим жестом.

Приехал их небольшой кортеж… в Малый Гнездниковский переулок и остановился возле здания Министерства культуры РФ, где их уже встречали если не с распростертыми объятиями, то с улыбками уж точно.

Григорий с Марьяной переглянулись, кажется, начиная понимать, что происходит, и он подмигнул ей заговорщицки и тихо рассмеялся.

Да уж его родня удавится!

Давиться фальшивыми улыбками и невозможностью высказаться родне пришлось под телекамерами разных каналов телевидения.

Да-да, Глафира Сергеевна сделала именно то, чего они так боялись и от чего ее отговаривали, – преподнесла в безвозмездный дар государству вершининскую коллекцию, в которую входили не только картины известных художников, но и множество иных произведений искусства. Например, так называемые малые скульптурные формы известных мастеров, отдельная коллекция фигурок старинного каслинского чугунного литья и фарфор императорского двора.

– Мой муж – Петр Акимович Вершинин, – сказала Глафира Сергеевна в торжественной речи, – всегда считал, что коллекция, собранная его отцом, принадлежит не нашей семье, а стране, ее истории, ее культуре.

Она водрузила очки на нос, достала из кармана бумагу и, обведя взглядом присутствующих, пояснила:

– Я хочу зачитать записи, сделанные в дневнике Акимом Лукичом, который и собрал эту коллекцию, – и прочла текст: – «Все эти годы я спасал, что мог спасти, не ради личной наживы, славы и тщеславия, а ради Отечества. Пусть и крупицы, но вынося из пожарищ Гражданской войны что мог. Хоть так, по мере своих слабых возможностей, послужить истинной великой истории и великой культуре державы. Я точно знаю, что настанет день, когда эти произведения искусства займут достойное место в музейных залах возрожденной России», – и, подняв голову от бумаг, закончила свою речь: – Сегодня мы просто исполняем волю этих двух великих мужчин, беззаветно служивших своему Отечеству.

Официальные лица встретили ее заявление бурными овациями.

Присутствующий министр культуры лично вручил Глафире Сергеевне огромный букет, документ о передаче коллекции, грамоту – ни много ни мало – от Правительства страны за подписью Президента и выступил с проникновенной ответной речью.

После него выступали искусствоведы и музейщики, так что торжественная часть несколько затянулась, но неизбежно закончилась, и всех пригласили на фуршет в соседний зал.

Глафиру Сергеевну обступили все те же официальные лица, директор музея, в который было решено передать коллекцию, вручил ей конверт с банковской карточкой – окончательный расчет их взаимных дел и некую премию от государства за что-то там непонятное.

Дело в том, что картины и самые ценные скульптуры никогда не хранились в «родовом гнезде», а были переданы в музей на ответственное хранение, за что, разумеется, взималась определенная плата. Дома же на стенах висели прекрасные копии всех полотен. Музей, в свою очередь, частенько обращался к Вершининым с просьбой поставить в какую-нибудь выставку их картины, например, когда вывозили за рубеж, скажем, Серова или Шишкина.

За это, соответственно, уже они платили семье. Порой эти суммы были весьма внушительными, даже после взаиморасчетов за аренду.

Григорий смог протолкаться к бабуле через окружавших ее людей и протащил за собой Марьяну. Они по очереди обнялись с Глафирой Сергеевной, расцеловались, поздравляя, и Марьяна спросила старушку:

– Как вы себя чувствуете? Не хотите сбежать?

– Еще с полчасика понежусь в славе и уважухе, – употребила она современный сленг, хитро улыбаясь, – и пора бы домой.

– Поняла, – кивнула Марьяна и тут же передала все Вершинину.