Камрань, или Последний «Фокстрот» - Юрий Николаевич Крутских

— Через третий. Четвертый использовать не могли, лодка лежала на правом борту с креном 32 градуса. И единственный путь к спасению нам законопатили мешками! Что делать? Я решил отправить вперёд механика Зыбина. Сказал: „Валерий Иванович… Валера, затащи внутрь эти чертовы мешки или наружу пропихни. Сможешь выбраться, уходи. Только меня предупреди, сигнал подай“. Проходит время, слышу три удара. Значит, аппарат свободен. Победили!

И заработал конвейер. Мои люди пошли. Снаружи их встречали водолазы с „Ленка“. Вшестером. Плюс трое на подстраховке. Итого — девять. А у меня народу-то много! Ведь главная задача состояла в том, чтобы не давать людям сразу всплывать на поверхность, иначе почти верная смерть. При резком подъеме после двух с лишним суток на глубине был большой риск летального исхода, а кессонная болезнь гарантирована. Мой экипаж должны были перехватывать и отводить в трёхкаскадный барокомплекс „Ленка“, рассчитанный на 64 человека. Чтобы по таблицам декомпрессии постепенно снижать содержание азота в крови до приемлемых показателей.

Водолазы встретили только первых шестерых, остальных уже никто не ждал у торпедного аппарата. Вот и начали мои ребята вылетать наверх, как пробки от шампанского. Чудо, что остались живы, погиб лишь один. Матрос Леньшин вышел из лодки вместе со всеми, я самолично помог ему залезть в аппарат, а потом он пропал. В буквальном смысле, как в воду канул. Его не оказалось ни на борту „Ленка“, ни среди тех, кого подобрали спасатели на поверхности моря. Бесследно исчез человек!

— Последним покидали лодку вы?

— Разумеется. Отсек представлял собой мрачную картину, прямо скажем. Поначалу я вспоминал всё спокойно, но с каждым годом становится страшнее и страшнее. Сейчас понимаю, там был настоящий ад. И в нём несколько раз всё висело на волоске. Начиная с центрального поста, когда ребята из четвертого отсека успели загерметизироваться и спасли жизни другим. Ещё один звонок прозвучал в момент пожара во втором отсеке. Ну, и потом: водолазы то выход забаррикадируют, то встретить забудут…

Меня тоже никто не ждал. Предвидел такой поворот событий и заранее решил, что попробую подняться на надстройку лодки, держась за леер, пройду до рубки, оттуда заберусь к перископу. Все-таки на десять метров ближе к поверхности, давление воды не такое сильное.

— А почему к „Ленку“ не пошли?

— Откуда я знал, где он лежит? В темноте по дну шарить? Мы договаривались, что спасатели привяжут трос к третьему торпедному аппарату, через который мы выходили. Чтобы, значит, сориентироваться. Но водолазы прицепили трос с другого борта. Наверное, им так было удобнее…

Больше скажу: когда я выбрался из лодки, „Ленок“ уже всплыл. Потом разбирался, спрашивал: что же вы, ребята, так не по-товарищески? Бросили меня и ушли. А командир лодки отвечал: „Серега, мы сами чуть не утопли! У нас же аккумуляторы сдохли!“ Они сутки сидели в темноте, чтобы хоть как-то сэкономить заряд батарей и подняться потом на поверхность. Можете себе такое вообразить?!

Командир „Ленка“ мне рассказывал: „Думали, у тебя кислород кончился, и ты того… навеки остался в лодке“. Словом, я правильно сделал, решив выбираться самостоятельно. Одного не учел: что сознание потеряю, когда буду к перископу карабкаться…

Говорил вам, что к дыхательному аппарату ИДА-59 прилагались два баллона: в одном — смесь азота, гелия и кислорода, во втором — литр чистого кислорода. Использовал последний в лодке, когда начинал вырубаться. Чтобы запихнуть парней в торпедный аппарат и придать им ускорение, приходилось изрядно поднатужиться. Дыхание учащалось, отравление углекислым газом, окисью углерода и хлором усиливалось. Когда в глазах начинали скакать чертики, промывал лёгкие чистым кислородом, что в действительности тоже не очень полезно для организма. Но на минуту хватало. Поработаешь, пока опять всё не поплывет, ещё разок глотнешь. Так и выпускал экипаж короткими перебежками, точнее, передышками. А на собственное всплытие запаса воздуха в баллонах не хватило. Добрался до рубки и… всё, дальше ничего не помню. Меня автоматически выбросило на поверхность.

— Хорошо, что выловили!

— Мои пацаны предупредили спасателей, что старпом идёт последним… Очнулся через несколько часов в барокамере спасательного судна „Жигули“. Сначала даже не понял, где я, что со мной. По режиму декомпрессии приходил в себя пять суток, затем перевезли в госпиталь и начали ставить диагнозы. Кроме пневмонии, о которой говорил, отравление углекислым газом, баротравма лёгких, пневмоторакс, кессонная болезнь… Даже гематома языка! Когда терял сознание на лодке, прикусил его. Есть такая физиологическая особенность у человека. Занёс инфекцию, началось заражение. Язык распух, пришлось резать.

Если бы врачи знали, что начну потом болтать им без меры, может, откромсали бы под корешок. Лишили бы последнего слова!

— Задавали неудобные вопросы?

— Вот именно! После госпиталя меня на двадцать четыре дня направили в санаторий в подмосковный Солнечногорск. Возвращаюсь во Владивосток и узнаю: следствие развернулось на 180 градусов. Старпома Курдюмова с „Реф-13“ сразу заковали в наручники, дали потом пятнадцать лет колонии. Но и нашему Валерию Маранго „десяточку“ вкатили. С отбыванием в зоне общего режима в райцентре Чугуевка. Есть такой в Приморском крае.

— За что ваш командир-то сел?

— И я интересовался. По официальной версии, за нарушение правил кораблевождения, приведшее к гибели людей.

— Вас допрашивали, Сергей Михайлович?

— Был у следователя один раз. Перед отъездом в санаторий. Состоялся формальный разговор. Мол, о чем тебя спрашивать, если в момент аварии ты находился в каюте, а потом трое суток лежал на дне и ничего не видел? Но я знал, почему погиб начштаба бригады Каравеков, матросы Леньшин, Киреев… Это, похоже, никого не волновало. Мне даже не сообщили, что судебный процесс начался. Сам пришёл в военный трибунал ТОФ, сказал, что хочу дать показания. Ответили: не надо! Ведь и вахтенный журнал исчез, который я до последнего момента вёл на лодке.

— В том аду?

— Да. Аккуратно записывал все наши действия шаг за шагом, час за часом. Когда связь пропала, когда замуровали, когда выходить стали… Ребята рассказывали: я всплыл без сознания, спасатели багром зацепили за гидрокостюм, к ялику подтянули, закинули в него. Первыми ко мне бросились особисты, раньше врачей. Распахнули одежду, вытащили из одного кармана кителя корабельную печать, из другого — вахтенный журнал и лишь после этого подпустили ко мне лекарей.

Я спрашивал потом на процессе у судьи подполковника юстиции Сидоренко: „Где основные вещдоки?“ Не было ничего, говорит… Хотя печать потом вернули. И часы, полученные от главкома Горшкова за успешные торпедные стрельбы. Правда, они