Унесенные ветром. Том 2 - Маргарет Митчелл

«Ах, какой же у него красивый голос! — подумалаСкарлетт, чувствуя, как у нее сжимается горло. — Если уж надо служитьслужбу по папе, то я рада, что это делает Эшли. Лучше он, чем священник. Лучше,чтобы папу хоронил человек близкий, а не чужой».

Вот Эшли дошел до молитв, где говорится о душах вчистилище, — молитв, отмеченных для пего Кэррин, — и вдруг резкозахлопнул книгу. Одна только Кэррин заметила, что он пропустил эти молитвы, иозадаченно посмотрела на него, а он уже читал «Отче наш». Эшли знал, чтополовина присутствующих никогда и не слыхала о чистилище, а те, кто слышал,почувствуют себя оскорбленными, если он хотя бы даже в молитве намекнет на то,что человек столь прекрасной души, как мистер О’Хара, должен еще пройти черезкакое-то чистилище, прежде чем попасть в рай. Поэтому, склоняясь передобщественным мнением, Эшли опустил упоминание о чистилище. Собравшиеся дружноподхватили «Отче наш» и смущенно умолкли, когда он затянул «Богородице, дево, радуйся».Они никогда не слышали этой молитвы и теперь исподтишка поглядывали друг надруга, а сестры О’Хара, Мелани и слуги из Тары отчетливо произнесли: «Молись занас ныне и в наш смертный час. Аминь».

Тут Эшли поднял голову — казалось, он колебался. Соседивыжидающе смотрели на него, и каждый старался принять позу поудобнее, зная, чтоеще долго придется стоять. Они явно ждали продолжения службы, ибо никому и вголову не приходило, что Эшли уже прочел все положенные молитвы. Похороны вграфстве всегда занимали много времени. У баптистских и методистскихсвященников не было заранее заготовленных молитв, они импровизировали взависимости от обстоятельств и обычно заканчивали службу, когда всеприсутствующие плакали, а сраженные горем родственницы громко рыдали. Соседибыли бы шокированы, опечалены и возмущены, если бы панихида по их любимомудругу этими несколькими молитвами и завершилась, — никто лучше Эшли этогоне знал. Потом долгие недели случившееся обсуждалось бы за обеденными столами,и все пришли бы к мнению, что сестры О’Хара не оказали должного уважения своемуотцу.

Вот почему Эшли, бросив извиняющийся взгляд на Кэррин,склонил снова голову и принялся читать по памяти заупокойную службуепископальной церкви, которую он так часто читал над рабами, когда их хоронилив Двенадцати Дубах.

— «Я есмь возрождение и жизнь.., и всяк, кто.., верит вменя, не умрет».

Слова молитвы не сразу приходили ему па ум, и он читал еемедленно, то и дело останавливаясь и дожидаясь, пока та или иная строкавсплывет в памяти. Зато при таком чтении молитва производила более сильноевпечатление, и те, кто дотоле стоял с сухими глазами, теперь начали вытаскиватьносовые платки. Закоренелые баптисты и методисты, они считали, что присутствуютпри католической церемонии, и теперь уже готовы были отказаться отпервоначального мнения, что католические службы — холодные и славят толькопапу. Скарлетт и Сьюлин тоже ничего в этом не смыслили, и им слова молитвыказались прекрасными и утешительными. Только Мелани и Кэррин понимали, что истогокатолика-ирландца погребают по канонам англиканской церкви. Но Кэррин слишкомотупела от горя и слишком была уязвлена предательством Эшли, чтобы вмешаться.

Покончив со службой, Эшли обвел своими большими печальнымисерыми глазами собравшихся. Взгляд его встретился со взглядом Уилла, и онспросил:

— Быть может, кто-нибудь из присутствующих хотел бычто-то сказать?

Миссис Тарлтон нервно дернулась, но Уилл, опережая ее,шагнул вперед и, встав у изголовья гроба, заговорил.

— Друзья, — начал он ровным бесцветнымголосом, — может, вы считаете, что я веду себя как выскочка, взяв первымслово: ведь я узнал мистера О’Хара всего год назад, а вы все знаете его лет подвадцать, а то и больше. Но у меня есть оправдание. Проживи он еще с месяц, ябы имел право назвать его отцом.

Волна удивления прокатилась по собравшимся. Они были слиткомхорошо воспитаны, чтобы перешептываться, но все же со смущенным видом началипереминаться, глядя на склоненную голову Кэррин. Все знали, как безоговорочнопредан ей Уилл. А он, заметив, куда все смотрят, продолжал как ни в чем небывало:

— Так вот, раз я собираюсь жениться на мисс Сьюлин, кактолько священник приедет из Атланты, я и подумал, что, может, это дает мнеправо говорить первым.

Вторая половина его фразы потонула в легком жужжании,пронесшемся по толпе, словно вдруг налетел рой разъяренных пчел. В этомжужжании было и возмущение, и разочарование. Все любили Уилла, все уважали егоза то, что он сделал для Тары. Все знали, что он неравнодушен к Кэррин, ипоэтому известие о том, что он женится не на ней, а на этой парии, плохоукладывалось в их сознании. Чтобы славный старина Уилл женился на этой мерзкой,подленькой Сьюлин О’Хара!

Атмосфера вдруг накалилась. Глаза миссис Тарлтон заметалимолнии, губы беззвучно зашевелились. В наступившей тишине раздался голосстарика Макра, который своим высоким фальцетом попросил внука повторить ему,что этот парень сказал. Уилл стоял перед ними с тем же мягким выражением лица,но в его светлых голубых глазах таился вызов: попробуйте-де сказать хоть словоо моей будущей жене. С минуту было неясно, какая чаша весов перетянет —искренняя любовь, которую все питали к Уиллу, или презрение к Сьюлин. И Уиллпобедил. Он продолжал, словно пауза была вполне естественной:

— Я не знал мистера О’Хара в расцвете сил, как зналивсе вы. Я знал его лишь как благородного пожилого джентльмена, который был ужечуточку не в себе. Но от всех вас я слышал, каким он был раньше. И вот что яхочу сказать. Это был бравый ирландец, южанин-джентльмен и преданнейшийконфедерат. Редкое соединение прекрасных качеств. И мы едва ли увидим ещетаких, как он, потому что времена, когда появлялись такие люди, ушли в прошлоевместе с ними. Родился он в чужом краю, но человек, которого мы сегодняхороним, был уроженцем Джорджии в большей мере, чем любой из нас. Он жил нашейжизнью, он любил нашу землю и, если уж на то пошло, умер за наше Правое Дело,как умирали солдаты. Он был одним из нас, и у него было все хорошее, что есть унас, и все плохое, была у него и наша сила, и наши слабости. И хорошим в нембыло то, что уж если он что решит, ничто его не остановит — никого из двуногихон не боялся. И никакая сторонняя сила не могла его подкосить.

Он не испугался, когда английское правительствовознамерилось повесить его. Просто снялся и уехал. А когда приехал к нам беднякбедняком, тоже нисколько не испугался. Стал работать и нажил денег. И непобоялся осесть здесь, на этих землях, с которых только что согнали индейцев игде еще надо было выкорчевывать лес. Из непролазных зарослей он создал большуюплантацию. А когда пришла война и деньги его стали таять, он тоже не испугался,что снова обеднеет. И когда янки пришли в Тару, — а они ведь могли и сжечьвсе и его убить, — он тоже не струхнул и не пал духом. Только крепкоуперся ногами в землю и стоял на своем. Вот почему я говорю, что в нем было тохорошее, что есть у нас всех. Ведь никакая сторонняя сила не может подкосить ниодного из нас. Но были у него и наши недостатки: подкосить его могло изнутри. Яэто к чему говорю: то, что весь мир не мог с ним сделать, сделало его сердце.Когда миссис О’Хара умерла, умерло и его сердце — это и подкосило его. И поусадьбе уже ходил совсем другой человек.