Наталья (московский роман) - Александр Минчин

Она указала шоферу, где подъезд, и он остановился. Я инстинктивно откинулся в глубь сиденья.

— Что ты, Санечка, это не нужно, уже ни к чему. Все и так всё знают, ведь не маленькие же.

Она быстро поцеловала меня, шепнув:

— Я буду рано, не просыпайся, пока я не разбужу тебя.

Дверь захлопнулась, мелькнула ее голова в шапке и скрылась в подъезде. И чего мне, идиоту, раньше шапки не нравились. Она классно выглядит в ней.

— Куда?

— Да вроде некуда.

— Но в снегу же я не могу тебя оставить, — сказал он, и мне это понравилось.

— А сколько сейчас?

— Пять минут одиннадцатого.

О Господи, ужаснулся я про себя, так поздно. Она не знала или знала?

— Вы меня можете отвезти на Горького к театру Ермоловой?

— Поздно вообще уже.

— Я зап…

— Я понимаю, что заплатишь, — он на секунду задумался, — ну хорошо, поехали.

Внутри было тепло и уютно, а снаружи бушевала метель. Настоящая метель. Слава Богу, Наталья дома. Тихая музыка лилась из приемника. Довез он меня быстро. А первый раз в жизни мне хотелось ехать медленно, не быстро. Но все кончается (в жизни), и это понятно.

Он остановился, развернувшись на улице Горького, прямо напротив подъезда театра. Мне оставалось проскочить четыре шага.

Я достал бумажку в темноте и протянул ему.

— Спасибо.

Он развернул ее. Ну, думаю, сейчас начнется.

— Это пять, ты не ошибся?

— Нет, — ответил я.

— Это много, три достаточно, у меня сдачи нет.

Я еще не встречал таких.

— Это нормально, — говорю, — потому что до того не спрашивал сколько. И вообще за все спасибо.

Я выскочил из машины. Хлопнул дверью и через три броска в длинном, запутывающем ноги, пальто был под сводом вестибюля, ведущего в театр. Я обернулся.

Черная машина медленно тронулась, потом исчезла. Завтра она приедет, подумал я, и мне стало радостно.

— Когда кончается? — спросил я контролершу, которая с нескрываемым интересом смотрела на меня и мое одеяние.

— Через пятнадцать минут.

— Угу. Очень долго. Можете раньше закончить?

Она улыбнулась:

— От меня не зависит, ахтёры играют. Только и делают, что играют, играются меж собой. Вся жизнь у них игра. Хочешь внутрь зайти?

— А вы меня впустите?

— А чё не впустить, если спектакль кончается.

— А чего же заходить, если он кончается.

Философская бабушка. Она улыбнулась и даже хихикнула, но не рассмеялась. Странно, раньше мне легче удавалось развеселить пожилых женщин.

Я стал прогуливаться по высокому парадному, а она опять разглядывала меня.

— Что, что-нибудь не так? — спросил я.

— Да, пальто у тебя какое-то странное, с чужого плеча?..

— С родного, — ответил я.

Повалила толпа и схлынула. Они вышли последними.

— А вот и Санчик, — сказал Б., как нечто само собой разумеющееся.

— Сашенька! Как ты догадался, — засияла Лина.

— Все в порядке? — спросил брат.

— Все прекрасно и удивительно, Б.

Он улыбнулся.

Когда-то я писал письмо папе с моря и написал слово «удивительный» через «е» в начале. С тех пор они с отцом дразнили меня: «Что это прекрасно и удевительно».

— Ой, снег на улице! — воскликнула Лина.

— Сейчас уже меньше, была вообще пурга.

— А как мы домой доберемся? — спросила Лина. — Там от метро идти надо.

— На такси, — сказал я. Б. покосился на меня и пробормотал что-то типа фразы, которую я хорошо знал:

— Херов Ротшильд.

— Чего? — не поняла Лина.

— Это я так, про себя. — Он улыбнулся мне.

Как раз у «Интуриста» остановилось такси, которое я с ходу бросился занимать. «Ловить» — это называется. Хорошее слово.

— На Таганку, — нагнулся к двери я.

— Два счетчика, — прохрипел прокуренный голос, не глядя в мою сторону.

— Три, — в шутку ответил я.

Он даже обернулся:

— Что, правда?

— Ты сам сказал два, твоя вина.

— Ладно, садись, холодно.

Я отклонился:

— Боря!

Он не заставил себя ждать, через мгновение он и Лина сидели на задних сиденьях.

— Жуткий снег, — сказала Лина, — и это конец марта.

— Зима не хочет сдаваться. Да, Санчик? Чай дома хоть есть?

— Есть, товарищ командир!

— Лина тебе трюфели купила.

Сидели и пили чай с трюфелями очень поздно, до половины первого. Я чаевал бы и дольше, хоть до рассвета, тогда скорей приедет Наталья. Но Лина хотела спать, она устала от впечатлений, и брат повел ее укладывать: на ночь.

Она приехала утром, когда я, правда, спал. Проснувшись ночью, я оставил дверь открытой, плотно притворив. Я не слышал, как она вошла, я только почувствовал ее прохладное тело, прикасающееся к моему.

— Санечка, — тихо шепнули ее губы.

— Да, Наталья.

— Я пришла.

— Я очень рад…

— Ты такой горячий, ты не заболел, Саня?

— Нет, наверно. Я спал, свернувшись клубочком.

— Я знаю, ты всегда так спишь, в клубочек.

— Откуда?

Она обняла мою шею голой рукой.

— Совсем случайно, Саня, подглядела когда-то, — и тихо засмеялась.

Я нашел ее губы. Они были припухшими со вчера; они были прохладными. Потом они стали горячими. Она обняла мою спину и стала гладить ее сверху вниз. Странная истома начала охватывать меня: у нее необыкновенно нежные руки, пальцы.

Ее грудь дышала возбужденно.

Мы не касались друг друга тысячелетия.

— Наталья, Наталья, Наталья, — зашептал я, — я хочу, чтобы ты была моя…

— Я твоя, Санечка…

Мне не верилось, что это чудесное растворение повторится опять. Мне казалось, что этого никогда не будет.

Она была странна в любви. После моего первого прикосновения к ее груди она как будто полностью выключалась и пребывала в полузабытьи, полуотключенности. Она уходила куда-то в одной ей доступные глубины и пребывала там до конца конца. Лишь легкий стон или необыкновенные восклицания говорили, что она жива. Единственно, что она делала, чувствуя такт моего тела, — бессознательно отвечала, внимая его ритму. Потом ее тело дергалось, дрожа в конвульсии, окончательно слившись с моим, и я успокаивался, понимая, что она удовлетворена, что она получила удовольствие от нашего соприкасания, слияния и что наслаждался не я один.

Потом она лежала и медленно, очень долго не приходила в себя. Я ждал, слушая каждый оттенок ее легкого дыхания. Когда она открывала глаза, то было видно по опьянению в них, что она еще не пришла окончательно в себя, не вернулась, и где-то там в глубине еще что-то дочувствует, переживая уходящее возбуждение конца, и не осознает полностью, что сейчас это кончилось.

Я целую ее глаза, и под этими поцелуями, как только она отвечала и сильно обнимала меня, я понимал: она вернулась.

— Спасибо, Санечка, — иногда говорила она.

Или:

— Я так счастлива.

А иногда она ничего не говорила и просто с удивлением (почти изумлением) смотрела