Stalingrad, станция метро - Виктория Платова

Она не та, за кого себя выдает, написано на боку трейлера.

Не та.

А не пошел бы ты подальше, Илья? Поезжайте на лыжах в п…ду, как выражается Праматерь.

— Меня прет от ее музыки. Это объективно хорошая музыка. Скажешь, нет?

— Объективно — да, — вынужден признать Илья.

— И слова. Она находит самые нужные. Те, что необходимы тебе здесь и сейчас. Скажешь, нет?

— Объективно — да.

— И вообще она — просто супер!

— Возможно.

— А на то, какой она там была когда-то, мне насрать. Ты и сам когда-то был другим. И тоже много чего наговорил и наделал. Разве не так?

— Так. Все так. Ты права.

Все же и в абсолютной честности есть свои преимущества.

…Больше они не говорили о ТТ.

Никогда, вплоть до смерти Ильи. Сначала Елизавета надеялась, что это произойдет в отдаленном будущем, потом — что этого не произойдет вообще. Ведь приспособился же он к своему нынешнему существованию, к своей худобе, к закупоренным окнам, к отсутствию медикаментов, способных хоть как-то поддержать его разрушенную иммунную систему.

То, что особенно напрягает Елизавету: у Ильи часто идет носом кровь. Самая обычная, ярко-красная, а не странная и вонючая, как она, идиотка, предполагала.

Стоит только Елизавете увидеть тонкий ручеек под носом у Ильи, как руки у нее начинают трястись, а лоб покрывается испариной. Пользы от соцработника Гейнзе в эти секунды немного, но Илья справляется сам: слегка запрокидывает голову и один за другим подносит к лицу бумажные платки. Минут пять Елизавета проводит в тягостном ожидании, закусив губы и малодушно зажмурив глаза. Она открывает их только после того, как Илья говорит:

— Кажется, все нормально.

Кажется, я сука. Ничтожная, трусливая тварь, отдается эхом в Елизаветиной голове. И, вздохнув, она идет выбрасывать испачканные платки в мусорное ведро.

По прошествии нескольких месяцев общения она знает об Илье не больше, чем узнала когда-то давно от Праматери. Как бы ни пыталась Елизавета приблизиться к двери, ведущей в его прошлое, — она всегда оказывается закрытой. И не просто на допотопный и хлипкий английский замок — на несколько засовов и щеколд. А чтобы ни у кого не возникало соблазна подергать за ручку, она еще и опечатана, обклеена желтыми полицейскими лентами и обложена тонной взрывчатки, провода от которой тянутся к детонатору.

У адской машинки дежурит сам Илья, не ослабляя бдительность ни на секунду.

Будущего для Ильи по понятным причинам не существует, а в настоящем имеется лишь Елизавета с ее ничтожными страхами, бредовыми фантазиями, детской боязнью крови и вполне взрослым осознанием собственной никчемности.

Впрочем, Елизавета предпочитает другое слово — неприкаянность.

Это она, никто другой, бредет по пространству фильма «Без крыши, вне закона» — с карманами, в которых гуляет ветер, со скрюченными от холода пальцами. И ни одна сволочь не распахнет перед ней дверь своего жилища. А те прекрасные люди, что сделали бы это с готовностью, с радостью, и сами лишены крова… О-о! Это ли не пример самой что ни на есть бредовой фантазии?

Scher dich zum Teufel,[19]Элизабэтиха!

С того самого дня, как Илья взял ее руки в свои, он ни разу не сказал ей «Пошла ты к черту!», хотя поводов было предостаточно. Самые невинные из них — Елизаветины благоглупости относительно мужчин.

— Мужчины — они какие?

— Разные.

— А им нравится целоваться?

— Если за этим следует сама знаешь что.

— А если не следует?

— Они сильно расстраиваются.

— А бриться им не надоедает?

— Надоедает, но бриться все равно приходится.

— А если не бриться?

— Тогда отрастает борода.

— А подмышки они бреют?

— Экстремалы бреют.

— А почему мужчины иногда спят со шлюхами?

— Мужчины спят со шлюхами всегда, как только появляется возможность.

— А ты спал со шлюхами?

— Без комментариев.

— А чем отличается шлюха-мужчина от шлюхи-женщины?

— Шлюха-мужчина всегда дороже.

— А из меня получилась бы шлюха?

— Нет.

— Почему? Потому что я страшилище?

— Нет.

— Тогда почему?

— Потому что ты припрешься к клиенту не одна, а с Венсаном Пересом в роли Александра. И еще с десятком персонажей из своей глупой головы. А такая групповуха никому не понравится, уж поверь.

— По-моему, ты очень пошлый человек.

Тут самое время сказать «Пошла ты к черту!», но Илья не делает этого. Илья — такой же мудрый, как Праматерь Всего Сущего. И такой же бессистемный и не слишком образованный. Получить из его рук внятный эскиз картины мира невозможно. А если он все-таки расщедрится и подбросит тебе что-то вроде наброска, то на расшифровку бледных линий уйдут недели и даже месяцы. Такого количества времени у Елизаветы нет. Но есть масса догадок по поводу Ильи. Наверное, он много где успел побывать до того, как его скрутила болезнь, но озвучено лишь одно название, и то случайно — Кортина-дʼАмпеццо. Наверное, он много с кем успел пообщаться, но ни одного имени так и не было произнесено. Илья не рассказывает никаких историй — ни придуманных, ни имевших место на самом деле. Странствия, в которых эти истории могли произойти, закончены для него навсегда. Елизавета старается не думать об этом, но когда все же думает, то на глаза наворачиваются слезы. Илья — очень хороший и очень несчастный, и, конечно, он заслуживает совсем другого человека рядом с собой.

— Я скучная, да?

— Ты, конечно, не Луи де Фюнес, но я видел и поскучнее.

— Мне бы хотелось тебя развеселить…

— Тогда раздевайся.

— Как это — «раздевайся»?

— Обыкновенно. До трусов. И я сразу развеселюсь.

— Нет, ты все-таки пошлый!..

Иногда Елизавету посещает печальная мысль: ему совершенно все равно, останется ли хоть какая-то память о нем после смерти. Но и вспоминать особенно некому, нельзя же относиться всерьез к сидящей на полу у кресла толстой жабе. А других живых существ поблизости нет. Вот бы найти кого-то из прошлой жизни Ильи — того, кому он был дорог и кто был дорог ему!.. Однажды она даже завела разговор об этом, но не с Ильей, а с Праматерью. Был первый по настоящему теплый весенний день, и они сидели в сквере с ласковым названием Матвеевский садик. Праматерь щурилась от солнца, курила по обыкновению одну сигарету за другой и перебирала кучу счетов, рецептов и справок.