"Кровавый карлик" против Вождя народов. Заговор Ежова - Леонид Наумов

— Что ты задумал? Что вы, не понимаете, что делаете?

— Конечно, понимаем, — ответил Слуцкий. — Но это не обычное дело. Оно настолько важно, что мне пришлось оставить всю остальную работу и прибыть сюда, чтобы ускорить его.

Мои агенты не предназначались для специальной работы в Испании, как я первоначально думал. Очевидно, перед ними ставилась какая-то безумно сложная задача во Франции. Тем не менее, я продолжал протестовать против передачи их ОГПУ, пока, наконец, Слуцкий не сказал:

— Так надо. Это приказ самого Ежова. Мы должны подготовить двух агентов, которые могут сыграть роль чистокровных германских офицеров. Они нам нужны немедленно. Это дело настолько важное, что все остальное не имеет никакого значения.

Я сказал ему, что уже вызвал двух лучших агентов из Германии и что они вот-вот прибудут в Париж. Беседа продолжалась на другие темы до глубокой ночи. Через несколько дней я возвратился в свою штаб-квартиру в Голландии. Нужно было перестроить работу моей организации в Германии».

Некоторую информацию о характере задания, которое выполняли его люди, Кривицкий получил только в мае 1937 года: «Но в коридорах Лубянки я столкнулся с Фурмановым, начальником отдела контрразведки, действующего за границей среди белоэмигрантов.

— Скажи, тех двоих первоклассных людей, это ты послал к нам? — спросил он.

Я не понял, о чем речь, и спросил:

— Каких людей?

— Ты знаешь, немецких офицеров, — ответил он и начал шуткой укорять меня за упорство, с которым я не желал отпускать моих агентов в его распоряжение.

Это дело полностью выскользнуло у меня из памяти.

Я спросил у Фурманова, как ему удалось узнать обо всем этом.

— Так это было наше дело, — с гордостью ответил Фурманов.

Я знал, что Фурманов в ОГПУ отвечал за антисоветские организации за рубежом, такие, как Международная федерация ветеранов царской армии, во главе которой стоял живший в Париже генерал Миллер. (Имеется в виду РОВС. — Л.Н.) Из его слов я понял, что двое моих агентов были направлены на связь с русскими белоэмигрантскими группами во Франции. Я вспомнил, что Слуцкий назвал это делом величайшей важности. Фурманов теперь дал мне понять, что существовал реальный заговор, послуживший мотивом чистки Красной Армии. Но до меня это тогда не дошло» [31, с. 203].

Итак, эти агенты должны были играть роль офицеров вермахта, которые вступили в контакт с РОВС. Руководил контрразведкой РОВС генерал Скоблин, который был сотрудником НКВД.

Дальше рассказ Кривицкого хорошо согласуется с широко распространенными мемуарами Вальтера Шелленберга о том, как Гейдрих получил сообщение от генерала Скоблина о том, что Тухачевский при поддержке генералов вермахта планирует свержение Сталина. Гейдрих по приказу Гитлера сначала создал соответствующий компромат — доказательства, а затем при посредничестве Бенеша передал его Сталину. Показательно, Шелленберг не отрицает при этом того, что немцы знали (допускали?), что Скоблин сотрудник НКВД.

Версия Шелленберга всегда вызывала сомнения массой деталей, и для нас не важно, было ли это на самом деле. Мы анализируем не то, что делали или не делали немцы, а что делало руководство НКВД. То есть нам важно не то, что делали немцы на самом деле, а какой информацией об их поведении оперировали в Москве.

Примерно в то же время подробности событий о деле Тухачевского сообщает Орлов и Шпигельглаз: «Сразу же после казни Тухачевского и его соратников Ежов вызвал к себе на заседание маршала Буденного, маршала Блюхера и нескольких других высших военных, сообщил им о заговоре Тухачевского и дал подписать заранее приготовленный «приговор трибунала».

Каждый из этих невольных «судей» вынужден был поставить свою подпись, зная, что в противном случае его просто арестуют и заклеймят как сообщника Тухачевского.

На первый взгляд как будто это рассказ о сталинском произволе, но тут же Шпигельглаз восклицает: «Это был настоящий заговор!.. — Об этом можно судить по панике, охватившей руководство: все пропуска в Кремль были вдруг объявлены недействительными, наши части подняты по тревоге! Как говорил Фриновский, «все правительство висело на волоске», невозможно было действовать как в обычное время — сначала трибунал, а потом уж расстрел. Их пришлось вначале расстрелять, потом оформить трибуналом!»

А это уже иная версия событий. Получается, что Шпигельглаз убеждает Орлова в реальности заговора Тухачевского (верит он сам или не верит — это другой вопрос). Кстати, и сам Орлов, слушая рассказ Шпигельглаза, не должен сомневаться в его правдивости — он-то как раз вроде бы считает, что заговор Тухачевского был [74, с. 140–142].

Интересно, что точно такой же рассказ есть и в мемуарах Кривицкого. Во время ареста Тухачевского он был в Москве и рассказывает: «Я пошел прямо к Михаилу Фриновскому, заместителю наркома ОГПУ, который вместе с Ежовым проводил великую чистку по приказу Сталина.

— Скажите, что происходит? Что происходит в стране? — добивался я от Фриновского. — Я не могу выполнять свою работу, не зная, что все это значит. Что я скажу своим товарищам за границей?

— Это заговор, — ответил Фриновский. — Мы как раз раскрыли гигантский заговор в армии, такого заговора история еще никогда не знала. Но мы все возьмем под свой контроль, мы их всех возьмем» [31, с. 202].

Далее уже в начале июля в Париже у Кривицкого тоже был разговор со Шпигельглазом о деле Тухачевского. После спора об эффективности официальной пропаганды советские разведчики перешли к существу дела, и Шпигельглаз провозгласил возбужденным тоном:

«— Они у нас все в руках, мы всех их вырвали с корнем…

…Мы все выяснили еще до разбора дела Тухачевского и Гамарника. У нас… есть информация из Германии. Из внутренних источников. Они не питаются салонными беседами, а исходят из самого гестапо. — И он вытащил бумагу из кармана, чтобы показать мне. Это было сообщение одного из наших агентов, которое убедительно подтверждало его аргументы.

— И вы считаете такую чепуху доказательством? — парировал я.

— Это всего лишь пустячок, — продолжал Шпигельглаз, — на самом деле мы получали материал из Германии на Тухачевского, Гамарника и всех участников клики уже давным-давно.

— Давным-давно? — намеренно повторил я, думая о «внезапном» раскрытии заговора в Красной Армии Сталиным.

— Да, за последние семь лет, — продолжал он. — У нас имеется обширная информация на многих других, даже на Крестинского».

Итак, сделаем первый вывод. Несмотря на то, что Кривицкий не любит Орлова, по сути, они сообщают одно и то же — Шпигельглаз летом — осенью в 1937 году вслух никаких сомнений в деле Тухачевского не высказывал и даже, наоборот, с горячностью доказывал обратное.

Думается, что в это можно верить. Во-первых, потому что не ясно, с чего это он должен особенно раскрываться перед Кривицким и Орловым, даже если сомнения есть. А во-вторых… Обратим внимание на его слова «за последние семь лет» — то есть в начале 30-х…