Тайный брак - Уилки Коллинз

— Ах, да.., да… Я знаю, что он пришел, наконец… Он будет у меня делать все, что я хочу. — Дайте мне шляпу и шаль — все равно, какую-нибудь шаль, но траурная шаль приличнее, потому что мы пойдем с ним на похороны нашей свадьбы. Пойдем же, Сидни! Вернемся в церковь.., и выйдем оттуда необвенчанные… Вот зачем мне вас надо было видеть. Не станем заботиться друг о друге. Роберт Маньон ближе мне, чем вы, вот он, например, не стыдится меня потому только, что я дочь купца, он не станет уверять, что влюблен в меня.., чтобы потом жениться на мне наперекор желанию своей высокомерной фамилии. Ну что ж! Я скажу пастору, чтоб он читал вверх ногами обряд венчания.., а всякому известно, что от этого свадьба не в свадьбу…

Во время этих последних слов хозяйка пришла сказать Бернару, что кто-то спрашивает его внизу. Он удалился на минуту, но вскоре возвратился, чтобы сказать мне, что его зовут к опасно больному, требующему немедленной помощи.

— Посылали уже за доктором, который раньше лечил его, но он приглашен сегодня на консультацию.

Впрочем, если случится что-нибудь, то я всегда к вашим услугам. Вот адрес того дома, куда меня зовут, — он поспешно написал его, — пришлите за мной, если будет надобно. Во всяком случае, я возвращусь сюда как можно скорее… Видите ли, она кажется гораздо спокойнее, и если продлится ваше присутствие, то увеличится и ее спокойствие. Сиделка находится внизу, я пришлю ее к вам… Поддерживайте в комнате чистый воздух, пускай окна остаются открытыми. Не прикасайтесь только к ней — и вам нечего бояться заразы. Посмотрите, как ее глаза устремляются на вас. В первый раз я вижу, что она смотрит целые две минуты сряду на один и тот же предмет. Она как будто узнала вас. Если возможно, подождите моего возвращения… Я останусь там только на самое необходимое время.

Он поспешно ушел. Я обернулся к постели. Маргрета все смотрела на меня. Она все время не переставала шептать какие-то неясные слова, пока не пришла сиделка.

При первом брошенном мной взгляде на сиделку я почувствовал к ней антипатию. С некоторым затруднением я дал ей понять, что она может оставаться внизу и что я позову ее, когда понадобится. Наконец она поняла меня и медленно вышла из комнаты. Дверь затворилась за ней, и я остался один охранять последние минуты той женщины, которая навсегда сгубила мою жизнь.

Даже в этом ужасающем одиночестве возле смертного одра страдалицы в душе моей раздавался голос, убеждавший меня простить ей. Ее блуждающие глаза с каким-то упорством следили за моими малейшими движениями, ее бред изливался в каких-то неясных и глухих звуках, даже и в эту минуту я покорялся какому-то кроткому и мирному влиянию, укрепившему мое мужество в эту страшную ночь. Я сел у открытого окна и, прислушиваясь к шуму соседних улиц, мог судить о наступившей поздней поре. До меня долетали отголоски шагов и звуки то приближающихся, то удаляющихся голосов. Содержатели кабаков выпроваживали из них запоздалых гуляк. Наступила полночь.

И все эти звуки беспутного веселья или пьяной оргии заглушались голосом умирающей, она стала теперь говорить медленнее, явственнее, ужаснее.

— Я вижу его, вижу, — повторила она, устремляя взор в пространство и делая странные движения руками. — Я вижу его, но он далеко, он не может слышать наших тайн и не так, как мать моя, он ни в чем не подозревает нас. Не говорите мне о нем: все тело мое содрогается при этом. Для чего вы так смотрите на меня? От этого я лежу точно на раскаленных углях! Вы знаете, что я люблю вас, потому что я должна любить вас, потому что это выше моей воли. Вы такой человек, вы… Нет надобности заставлять меня говорить тише.., говорю вам, он не услышит нас… Но слушайте меня внимательно. Я хочу иметь свой экипаж… Надо сохранять тайну до тех пор, пока я не достигну своей цели. Говорят вам, у меня будет своя карета, и я поеду кататься в своей карете, а отец мой пойдет пешком хлопотать по своим делам. Какое мне дело, если моя карета забрызгает его грязью!.. Я забыла! Я так же забыла, как и вы забыли!.. Почему вы не возвратились вовремя из Франции, чтобы остановить все? Зачем вы допустили его женитьбу на мне? Я была для него приличной женою, он был для меня хорошим мужем, мужем, который будет ждать целый год!.. Ха-ха-ха! Только в школе муж ждет целый год!

Я ближе подошел к ней и снова заговорил с ней в надежде дать мыслям ее другое направление.

Не знаю, услышала ли она меня, только мысли ее приняли другой оборот, и в бреду своем она стала припоминать картины последних дней.

— Кровати! Все кровати! — восклицала она. — Везде кровати… Все люди, которые стонут, ворочаются, умирают!.. А эта кровать!.. Кровать, на которой он лежит, ужаснее всех! О, какое страшное изуродованное лицо! Как оно ужасно выделяется на белой подушке! И это его лицо! То лицо, на котором не было ни малейшего недостатка. Нет, никогда! Это невозможно!

Это лицо демона! Это чудовище, извергнутое адом! Посмотрите: вот на нем следы демонских когтей, клеймо ада! И все оно является передо мной, становится все шире и шире… У! Какое чудовищное! Вот оно стоит у всех кроватей… Оно жжет меня! Воды! Воды! Утопите меня в море!.. Глубже, глубже… Чтобы только не видеть этого насквозь прожигающего лица!

— Успокойтесь, Маргрета, успокойтесь… Выпейте немного… Это освежит вас.

Я подал ей стакан лимонада, приготовленного ей на ночь.

— Да, да! Успокоиться надо, правда ваша. Где Робер?.. Маньон?.. Тут нет его?.. Так мне надо открыть вам тайну. Слушайте, Сидни: когда вы будете возвращаться домой ночью, молите Бога, чтобы гремел гром, чтобы была сильная гроза и молния… Молитесь, чтобы громы небесные поразили меня и Робера. Вечер у тетушки будет только через две недели, а через две недели вы будете хотеть, чтобы мы оба умерли, так лучше же помолитесь заранее о том, о чем я вам говорю. Какие из нас выйдут красивые трупы! Положите побольше роз на мой гроб… Алых роз, если можно, вы знаете, алые розы напоминают злую женщину. Алая.., но что ж за беда! В свете все нагло носят этот цвет. Робер вам скажет, да и ваше семейство тоже скажет, сколько в свете таких же алых женщин, как и я! Когда женщина добродетельна, она носит этот цвет втайне, у себя дома, ну, а порок носит его открыто, на публике — вот и вся разница, по его словам. Алых роз! Алых роз! Бросайте их сотнями на мой гроб, пускай я задохнусь под ними!.. А потом закопайте меня глубоко-глубоко на той мрачной, тихой улице, перед подъездом у большого дома, где все стоит бледная и грозная фигура, похожая на Сидни, и все она там стоит и страшно смотрит… Я успокоюсь там, где растут алые розы… О, там спокойно… Там спокойно, где растут алые розы!

И последние слова она произнесла мерным, певучим голосом, как ироническое воспоминание арии, которую она обыкновенно играла нам по воскресеньям в Северной Вилле. Потом голос ее ослабел… Тихо и невнятно произносила она какие-то звуки. Этот легкий шепот после страшного возбуждения походил на переход из мрака к желанному свету во время бессонной ночи.

А ночь, эта страшная ночь, все тянулась да тянулась…

Различные отголоски с улицы внезапно прерывались молчанием, длившимся все больше и больше… Изредка слышался еще стук кареты или громкие и быстрые шаги запоздалых гуляк, возвращавшихся домой, наконец, только тяжелые шаги полисмена, обходящего свой округ, нарушали безмолвие и тишину первых часов утра.