Христианство и страх - Оскар Пфистер

Конечно, у него встречаются раздражающие рудименты, умаляющие его лавровый венец. В толковании Священного Писания он часто ведет себя как раввин и служитель буквы закона – например, 1 Кор. 9:9, фраза, согласно которой отрывок из Втор. 25:4 говорит не о том, что нельзя закрывать рот волу молотящему, но о том, что эта заповедь (на самом деле призванная во благо волу) была дана ради самого святого Павла и иных удостоенных милости. Опять же, в 1 Кор. 10:4 Павел утверждает, что камень, следовавший за Моисеем и его народом – тем, из которого все пили, – был Христос. Такое преклонение перед Библией поражает своей гротескностью. Но нельзя не заметить, что и в таких случаях Павел только внешне позволяет букве закона влиять на себя. На деле он владеет законом и добавляет к нему что-либо или отнимает в согласии со своей полновластной верой.

Это не дает нам предполагать, что он и правда преодолел все свои вытеснения и порожденные ими комплексы. Его тяга к аскетизму, прежде всего проявленная в восхвалении целибата и в низкой оценке института брака, созданного, по мнению святого Павла, лишь для защиты от разврата и изнуряющей похоти, – не объясняется лишь как итог эсхатологии того времени. Иисус ставил брак очень высоко. Впрочем, Павел выступает против коринфских аскетов, которые поддерживают только духовный, асексуальный брак[303]. Свою склонность к безбрачию он считает даром Божиим (1 Кор. 7:7). Непреодоленный страх объясняет и ту огромную роль, которая отводится сатане и ангелам его – «ангел» у Павла означает чаще всего ангела сатаны, – а равно так же «властям» и «господствам»[304]. Природу связи пессимизма с вытеснением и страхом у святого Павла, к сожалению, не показать напрямую: у нас недостаточно сведений о его внутренней душевной жизни. Однако страдающие неврозом страха пессимисты, такие как Шопенгауэр, да и наши современники, у которых анализ выявил психические вариации страха и мировоззренческий пессимизм, сходные с теми, что проявлялись у святого Павла, позволяют нам без особого риска сделать вывод о том, что творилось с апостолом[305]. Исследования, проведенные методами глубинной психологии, постоянно показывают, что главной причиной веры в неминуемый и скорый конец света также может стать комплекс, схожий с теми, какие появляются при страхе[306]. В случаях, которые довелось наблюдать лично мне, для людей было невыносимым настоящее, и поэтому – подобно некоторым мирским пророкам насильственных переворотов – они взирали на Бога, ожидая от Него неизбежного, всевластного и революционного вмешательства. Именно эта предрасположенность заставила их искать писания или собеседников с такими же склонностями. Как у Павла, так и у Иисуса болезненный конфликт между идеалом и жизнью, которого не избежать ни одному человеку, способному на глубокие и благородные мысли, достиг высшей точки и сильнейшего страдания, которое, в ожидании Второго Пришествия, возвысилось до поразительного уровня сублимации. Отчаявшийся в порабощенном «плотью» человечестве и в то же время вдохновленный милостью Божией через Иисуса Христа, апостол не мог не искать скорейшего разрешения конфликта. Мы уже видели, что ненаступление Царствия Божьего побудило его развивать мистицизм, основанный на Христе, а не на Боге, как многие другие. Что чувствовал святой Павел – так это сущностное единство с Христом, Богом-Спасителем, умершим и воскресшим.

С точки зрения психологии религии интересно исследовать, как после обращения изменились дохристианские идеи Павла, – этими переменами управляли законы духовной и душевной непрерывности. Мы не можем здесь коснуться этого более подробно, хотя в них содержится ключ к пониманию того, как оформились некоторые идеи святого Павла[307].

Очень часто во внимание не принимают того, что ни одно религиозное представление и ни один догмат сами по себе не освобождают от страха и не вызывают его. То, что одному приносит утешение и дарует свободу, другого оставляет равнодушным или даже усиливает его душевную муку. И еще нельзя не отметить, что любой мыслитель, каких бы высот он ни достиг, несет в себе противоречия. В глазах логиков это большой недостаток. Но нельзя отрицать, что большего достигают не те, чей ум ограничен строгими рамками системы, а те, чей путь изобилует темными местами и внутренними конфликтами, от которых трудно избавиться, и в итоге это приводит к возникновению самых разных толкований. И потому намного больше слушателей и читателей найдут в трудах таких людей то, что соответствует их нуждам, и там, где хладнокровный наблюдатель осторожен в толкованиях и порой сомневается в своей компетентности, ученик, глубоко впечатленный вдохновляющей мощью сильной личности, давшей ему свободу и изгнавшей страх, может быстро поверить в то, что именно он обладает единственно верным толкованием. Да, следует признать: при таком исходе не легче найти общий язык с такими же восторженными толкователями, пришедшими к другому итогу.

Учение апостола Павла все так же порождает пламенные споры, и из обилия спорных моментов мы выберем лишь несколько тем, имеющих особенно важное значение в религиозной терапии.

Представлению о Боге у апостола Павла присущи мощные защиты от страха. Апостол понимает Бога полностью через Христа и видит в Нем Отца, любящего и милостивого. Любовь – движущая сила всех действий Бога, направленных на спасение человечества. Христос – орудие этих действий. Бог Иисусом Христом примирил мир с Собой (2 Кор. 5:18). Его любовь и милость открываются во Христе (Рим. 8:39). «Апостол Павел – самый громогласный глашатай отеческой любви, обращенной к людям во Христе и явленной в Нем»[308]. Разумеется, сфера действия божественной любви меньше, чем в проповеди Христа. Бог больше не изливает на нас Свою любовь в виде пищи и одеяний[309], как питает птиц и одевает лилии. Его любовь и милость явлены в деле спасения, которое Христос совершил на кресте. Одного этого довольно для спасения, и многих это освобождает от страха. То, что Христос есть образ Бога (2 Кор. 4:4), само по себе пробуждает любовь к Богу, разрушающему оковы страха.

И, тем не менее, представление о Боге у апостола Павла не так сильно в преодолении страха, как у Иисуса. Милость Божия больше не господствует столь же полновластно, как в притче о блудном сыне. Справедливость Божия делает ее условием искупительной смерти Христа[310]; она не безвозмездна, а требует расплаты. У Иисуса справедливость подчинена любви: справедливость и милость – равнозначные формы, в которых действует единая любовь. Искупительная жертва Христа, с точки зрения апостола Павла – жертва не между Богом и людьми, а между божественной справедливостью и любовью. Искупительный аппарат иудейской теории спасения ограничивает милость Божию, и требуется возводить обширную догматическую структуру, чтобы убрать эти барьеры (предсуществование и безгрешность Христа, его роль как искупительного агнца, и так далее). Святой Павел со всей серьезностью полагал, что до смерти Христа Бог не прощал никаких грехов, и таким образом апостол существенно ослабил силу, защищавшую от страха в писаниях пророков и в псалмах. Тем самым он начал то роковое развитие, которое свело на нет самое великое доказательство любви – абсолютную, независимую ни от какого прямого или косвенного искупления милость. Поступив так, апостол заменил доброго и милосердного Небесного Отца, о котором провозглашал Иисус, строгим Богом, мыслящим в уголовно-правовых категориях. Такого Бога не трогает то, что люди нуждаются в Его помощи, – требуется спаситель, который жертвует собой во имя человечества и свидетельствующий о своей вере и послушании через добровольное принятие смертных мук. С другой стороны, Бог действует в соответствии с той точкой зрения, что между любовью и справедливостью существует конфликт, и Бог является источником ужаса если не для христиан, то для евреев и других нераскаявшихся[311]. Его гнев страшным образом падет на нехристиан не только в Судный день, но и во время предшествующих ему ужасов. Возникновению страха также способствует мрачное учение о предопределении, которое делает зависимой судьбу человека в вечности не от его поведения, а от воли Бога. Бог «кого хочет, милует, кого хочет, ожесточает» (Рим. 9:18). При этом в действиях Своих Бог исходит не из Своего знания о том, что человек будет делать в будущем[312], но лишь из собственной абсолютной власти, неподотчетной никому. Лишь по своей воле он выбирает Иакова и из ненависти отвергает Исава. Павел выразительно объясняет: «Ибо, когда они (Исав и Иаков) еще не родились и не сделали ничего доброго или худого, – дабы изволение Божие в (свободном) избрании происходило. Не от дел, но от Призывающего, – сказано было ей (то есть их матери): «больший будет в порабощении у меньшего» (Рим. 9:11–13). «Итак, кого хочет, милует, а кого хочет, ожесточает» (ст. 18). Эти слова, которые у Кальвина получают столь ненормально огромное значение, в реальности представляют собой, как подчеркивает Юлихер, учение о предопределении в его наиболее жесткой форме[313]. В то время как Бог, который милует избранных, несмотря на их грехи и без их заслуг, изгоняет страх; но в то же время Бог, который еще до рождения человека ненавидит его, теряет великое множество черт, имеющих отношение к любви, которых можно было бы ожидать от любящего Бога Отца. Конечно, Шренк говорит, что Бог «на всех путях по милости избирает сострадание»[314]. Да, это можно допустить, но что, если на месте милости возникает предшествующая рождению ненависть и произвольно проявляемое Богом ожесточение?