Тень за правым плечом - Александр Л. Соболев

иголок просто так, из озорства, пришлось отогнать. В результате он поставил их ей чуть не два десятка: две (по одной на каждую ногу) в районе щиколоток, две чуть повыше, пару воткнул где-то в районе больших пальцев ноги. Потом переключился на руки, которые Мамарина по его просьбе вытянула вдоль тела. После того как все иголки были воткнуты, доктор взял разгоревшуюся уже сигару и стал медленными движениями проводить ее вдоль рук и ног пациентки почти над самой кожей: на мой взгляд, жар от тлеющего уголька должен был ощущаться почти болезненно, но она лежала тихо. Со стороны это выглядело словно какая-то кощунственная пародия на миропомазание, с той только разницей, что вместо мира использовались здесь клубы дыма: впрочем, не думаю, что кому-нибудь, кроме отца Максима, могла бы прийти в голову такая параллель, а он как раз за процедурой не следил.

Когда сигара прогорела (что взяло минут пятнадцать), он выбросил то, что от нее оставалось, накрыл Мамарину лежавшим там же большим шерстяным платком и вышел к нам. «Спит, – лаконично сообщил он. – Минут через двадцать сниму иголки и разбужу».

– А можно у вас попросить ножик и что-то вроде штопора? – вновь вылез Шленский. – Вы обещали.

Оказывается, все это время он держал где-то под столом ту самую бутылку, которую вытащил из воды. Сейчас он за нею полез, вспугнув заодно спавшего там же лиса, который, потягиваясь, вышел на середину комнаты. Доктор подал ему маленький ножик, явно бывший скальпель с какой-то узорной самодельной рукояткой. Тот, сковырнув сургуч с горлышка, стал возиться с пробкой.

– А что вы, собственно, думаете там найти? – поинтересовался отец Максим. – Я же вам сказал – это батюшки моего изделие, он такие изготавливал раньше десятками. Внутри будет или письмо запорожских казаков из турецкого плена, или записка лейтенанта Брусилова, или что-то в этом роде. Все сделано в родительской мансарде и прямо так, что не подкопаешься.

– Ну вот это и думаю найти, мне интересно, что там, – отвечал ему Шленский, который тем временем раскрошил пробку и пытался вытащить содержимое через узкое горлышко. Посмотрев на его старания, Маша принесла вязальный крючок, которым он и извлек лист пожелтевшей бумаги, скатанный в трубочку.

– Вот ваша бутылка, Петр Генрихович, – проговорил он, протягивая доктору опустошенный сосуд и делая попытку спрятать свою добычу в карман. Тут уже запротестовали все, не исключая и отца Максима, так что Шленскому пришлось покориться и развернуть ее на столе. Маша зажгла еще свечу и поднесла огонь поближе. Перед нами был небольшой, в четверку, лист плотной, явно старой бумаги с неровными краями. По краям он был обведен затейливым орнаментом, как будто перевитые побеги винограда с висящими на них гроздьями, оживленные кое-где птичьими гнездами и бабочками, причем выписанными очень тщательно и явно с большим знанием дела. В правом верхнем углу, как на старинных картах, крупными буквами с завитушками было написано двустишие: «Подобный их сердцам Борей, подняв пучину, Навел их животу и варварству кончину». Ниже две русалки, сплетясь хвостами, трубили в раковины. Еще ниже шла собственно карта: река, вырисованная мелкими волнистыми линиями и даже со стрелкой, обозначающей течение, и на ней два острова, похожие больше всего на кита и китенка. На первом острове, который покрупнее, были тончайшими линиями нарисованы какие-то развалины, рядом с которыми на всякий случай было подписано «здесь руины». Рядом с развалинами, судя по схеме, росло дерево (надпись гласила «дуб вроде Маврикийского»); рядом с деревом был поставлен крестик и написано «копать тут». Снизу, в правом углу, где на гравюрах обычно пишут имена художника и гравера, была нарисована маленькая собачья мордочка в профиль.

Несколько минут мы разглядывали эту карту в молчании, пока Стейси вдруг, всхлипнув, не проснулась и не разразилась плачем. Тут доктор спохватился, что Мамарина так и лежит с иголками, и ушел ее будить; через минуту они явились вдвоем, и она немедленно вцепилась в карту.

– Да я знаю, где это, – первым делом заявила она. – А вам, Володенька, не скажу, потому что вы со мной не поделитесь своим сокровищем. И что вы, кстати, станете с ним делать? Вы человек холостой, идейный, вам деньги ни к чему.

– Все на нужды революции, – проговорил серьезно Шленский, не поддерживая взятый ею игривый тон.

– Господа, я хотел бы напомнить, что вы делите шкуру не просто неубитого медведя, а медведя, никогда не существовавшего, – вмешался отец Максим: – Это просто громоздкая шутка, своего рода игра ума…

– А вдруг все-таки?

– Я тоже знаю, где это, – сказала вдруг Маша и покраснела. Шленский сделал движение, как будто собирался помешать ей говорить, но она сразу продолжила. – Это два островка в Вологде, чуть выше города, мы туда детьми плавали щеглов ловить. Там не живет никто давно.

В комнатке как будто сгустилась атмосфера: Шленский волком смотрел на Машу, пока она, залившись краской, пыталась поймать взгляд доктора, чтобы понять, сделала ли она неловкость. Тот пришел ей на помощь.

– А ведь точно, похоже на то. Ну если это работа вашего батюшки, – обратился он к священнику, – то передайте ему, пожалуйста, мое глубокое восхищение: сделано просто изумительно, особенно рисунок. Верх изящества и, насколько я могу судить, абсолютно в духе того времени. А интересно: там, где карта указывает, будет какая-то следующая находка в этом же роде? Или это, так сказать, однозарядная шалость?

– Вот чего не знаю, того не знаю, – отозвался отец Максим. – Но думаю, что ничего там нет. Мы стараемся следить, чтобы он из дома не убегал, сами понимаете. «И бияше во врата града, яко в тимпан, и падаше на руки своя, и паде у врат града, и слины своя точаше по браде своей». Чтобы он успел найти где-то лодку, добраться до острова, там что-то закопать и вернуться – нет, не думаю.

– Ну хорошо, – примирительно продолжал доктор. – Кстати, пока я в лечебной форме, может, кого-нибудь еще посмотреть? Серафима Ильинична, может быть, вы? – неожиданно обратился он ко мне.

– А кстати, – подхватила Мамарина, – вы же жаловались на головные боли несколько раз. Петр Генрихович сейчас уколет вас – и все пройдет. Не отказывайтесь!

(Нотабене: меня действительно довольно часто мучают мигрени, и я пару раз уходила пораньше из гостиной, сославшись на головную боль, но удивительно, что Мамарина, думавшая только о себе и о своих удовольствиях, могла это запомнить.)

Доктор уже садился за стол, приглашая меня устроиться рядом с ним. Отказываться было неудобно, да и, признаться, мне было интересно, что именно сможет он сказать, не стукая