Жди меня… - Андрей Воронин

Ничего этого княжна Мария, разумеется, не знала и знать не могла. Она старалась как можно реже покидать поместье, поскольку слухи о ее предосудительной связи с Мерсье, который на поверку оказался французским лазутчиком, стараниями княгини Аграфены Антоновны распространились по всему городу. Связь эта представлялась сплетниками в самом скабрезном виде, и говорили о ней, как о чем-то общеизвестном, раз навсегда доказанном и не подлежащем ни малейшему сомнению. Пожаловаться ей было некому, кроме как все тому же графу Бухвостову, который и посоветовал ей пересидеть какое-то время у себя в поместье, чтобы пореже попадаться сплетникам на глаза и не побуждать их к излишней активности. Со своей стороны граф пообещал серьезно переговорить кое с кем из самых рьяных любителей перемывать кости соседям, но княжна понимала, что особой пользы от этих разговоров ждать не приходится: как известно, на каждый роток не накинешь платок.

Таким образом, записка княгини Зеленской поставила княжну в тупик. В конце концов, княгиня могла подразумевать под задушевным разговором что-нибудь иное, кроме просьбы о деньгах. Несмотря на сильнейшее раздражение, которое княжна испытывала при одном упоминании имени Аграфены Антоновны, она решила все-таки поехать к Зеленским: в конце концов, если княгиня была ее врагом, то следовало, по крайней мере, повидаться с ней лицом к лицу, чтобы понять, что еще она замышляет.

Войдя в приемную, Мария Андреевна сразу же ощутила царившую в доме Зеленских тяжелую, густо насыщенную статическим электричеством атмосферу, которая, казалось, в любое мгновение готова была разрядиться страшным ударом молнии - иными словами, безобразным скандалом. Княгиня непрерывно улыбалась, и улыбка ее напоминала оскал голодной гиены. Все три княжны истуканами сидели в креслах, говоря какие-нибудь благоглупости лишь тогда, когда тяжелый повелительный взгляд матери останавливался на ком-нибудь из них. Князь так и не вышел к гостье. Аграфена Антоновна объяснила отсутствие супруга одолевшей его простудой и нервным расстройством, возникшим на почве распускаемых завистниками слухов. (На самом же деле Аполлон Игнатьевич в это время сидел у себя в кабинете, запершись на ключ, и играл с пистолетом, то поднося дуло к виску, то вставляя его себе в рот. Размышлял он при этом о том, какой из этих двух способов застрелиться менее болезнен и более эстетичен. На стене напротив него висело большое зеркало, и князь, совершая упомянутые эволюции с пистолетом, внимательно наблюдал за своим отражением. В конце концов он пришел к выводу, что стрелять лучше все-таки в висок, потому что с пистолетным дулом во рту выглядел глупо, прямо как малыш, грызущий морковку. К тому же, у пистолетного ствола оказался отвратительный вкус. Приняв окончательное решение, князь спрятал пистолет в ящик стола и запер ящик на ключ. Оружие было не заряжено, но Аполлон Игнатьевич все равно не рискнул, даже в качестве репетиции, спустить курок, помня о том, что и незаряженное ружье раз в год стреляет.) Говоря по совести, Аполлон Игнатьевич попросту боялся высунуть нос из кабинета: Аграфена Антоновна при виде его впадала в буйство и могла наговорить множество пренеприятнейших вещей, не стесняясь присутствием в доме посторонних.

Поначалу разговор, как и следовало ожидать, вертелся вокруг военных новостей, после чего вполне естественным образом перекинулся на московский пожар, а уже оттуда как-то незаметно перешел на бедственное положение семьи Зеленских, которых, по словам княгини, эта проклятая война совершенно разорила. Мария Андреевна издалека заметила подвох, но поделать ничего не могла: Аграфена Антоновна вела дело весьма искусно, не слишком напирая, но и не давая княжне ни малейшей возможности уклониться от избранной темы. Елизавета Аполлоновна, Людмила Аполлоновна и Ольга Аполлоновна рядком сидели у противоположной стены, одинаково дуя губы и фальшиво улыбаясь всякий раз, как взгляд гостьи обращался на них. Видимо, перед ее посещением они лузгали подсолнухи: к передним зубам княжны Елизаветы прилип кусочек шелухи, из-за чего та казалась щербатой. Зрелище это было настолько неприятным, что Мария Андреевна в конце концов перестала смотреть в ту сторону, сосредоточив все свое внимание на Аграфене Антоновне.

Аграфена Антоновна между тем, на время оставив в стороне свои финансовые неурядицы, рассказывала вещи любопытные и даже странные, имевшие, как с удивлением убедилась княжна, самое прямое касательство к ней. По словам княгини, ей стало доподлинно известно, что содержавшийся в тюремном лазарете при городской управе француз Эжен Мерсье не далее как вчера на короткое время пришел в себя и высказал недвусмысленное пожелание видеть княжну Марию Андреевну Вязмитинову. Зачем ему понадобилась княжна, которую он в течение столь долгого времени вводил в заблуждение, представляясь несчастной жертвой войны ("В то время как вокруг так много настоящих жертв", - притворно вздохнула княгиня, имея в виду, разумеется, себя самое), француз не сказал. Несколько раз повторив свою просьбу, он впал в забытье, из которого, по слухам, более не выходил. "Это очень странная просьба, - заключила княгиня, - особенно в устах арестованного преступника. Но мне кажется, что при желании вы могли бы добиться свидания. Ваше положение, его тяжелое состояние... Может быть, он хочет покаяться, кто знает. Думаю, что при вынесении решения будут также учтены ваши отношения с этим Мерсье... я бы сказала, ваши особые отношения. Возможно, вашего присутствия будет достаточно, чтобы он пришел в себя и заговорил, приподняв завесу тайны над тем, что случилось в доме нашего уважаемого Федора Дементьевича. Ведь там, говорят, был кто-то еще! Мне до смерти интересно узнать, кто бы это мог быть. Полагаю, что наш любезный граф Бухвостов употребит все свое влияние, чтобы помочь вам добиться свидания с этим несчастным".

- У меня нет намерения добиваться с ним свидания, - стараясь говорить спокойно, произнесла княжна, - и я не стану просить Федора Дементьевича помочь мне в этом деле, не представляющем для меня ни малейшего интереса.

- Так уж и ни малейшего? - игриво воскликнула княгиня, но тут же осеклась, поймав прямой, открытый и не суливший ничего хорошего взгляд Марии Андреевны.

Княжна была смущена, хотя и старалась этого не показать. Что могло понадобиться от нее Мерсье? Правда ли то, что сказала по этому поводу Аграфена Антоновна, или это просто очередная провокация, направленная на то, чтобы поставить ее, княжну Вязмитинову, в глупое и двусмысленное положение? Чужая душа - потемки, тем более что Мария Андреевна никак не могла до конца разобраться в своей собственной. Мерсье на поверку оказался убийцей и неприятельским лазутчиком, то есть, говоря попросту, врагом. Но теплая искра привязанности к этому странному человеку все еще тлела в душе княжны. Она не была влюблена, нет, но в ее памяти все время невольно вставали проведенные наедине с Мерсье вечера - их разговоры, его пение под собственный аккомпанемент и то, с каким рвением он взял на себя ее запущенные хозяйственные дела. Именно это двойственное отношение к раненому французу смущало Марию Андреевну более всего.

В самом конце визита речь вдруг зашла о Кшиштофе Огинском. Поворот к этой теме был произведен Аграфеной Антоновной столь непринужденно и плавно, что княжна Мария ухитрилась как-то пропустить этот момент и позже долго ломала голову, как это могло произойти. Выяснив, что местонахождение поляка княжне неизвестно, Аграфена Антоновна немного повздыхала по этому поводу, высказавшись в том смысле, что безвозвратно потерять столь блестящего кавалера и милого собеседника, как пан Кшиштоф, было бы неимоверно грустно. Скорее всего, сказала она, наш воин отправился в свой полк, дабы принять посильное участие в изгнании богомерзких полчищ с православной русской земли. Она так и сказала: "богомерзких полчищ", и эти ее слова странным образом убедили Марию Андреевну в полнейшем безразличии княгини к ходу военных действий. Это было сказано в свойственной Аграфене Антоновне фальшивой манере, наиболее ярко проявлявшейся тогда, когда она говорила или собиралась сказать какую-нибудь гадость. Очень жаль, сказала княгиня, что вы, как и мы все, не имеете о поручике никаких известий. Вы были моей последней надеждой, княжна, со слезой в голосе сказала Аграфена Антоновна, потому что, насколько мне известно, вы познакомились с ним намного раньше всех нас. Но если, сказала она, если вдруг наш дорогой пан Кшиштоф объявится у вас, не сочтите за труд передать ему от меня привет и мое горячее желание переговорить с ним. Скажите, что мне просто не терпится обсудить с ним эту жуткую историю, которая произошла в доме графа Бухвостова, и узнать его, поручика Огинского, мнение о том, кем мог быть тот таинственный второй, который скрылся с места неудавшегося покушения.